Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
Тихо, неслышно закрылась дверь.
Мака резко обернулась. Голова ее пришлась низко, на уровне пиджака вошедшего мужчины. Она так и оцепенела. Медленно приподнимаясь, она увидела пустой левый рукав, болтающийся вдоль тела, пиджак, растопыренный забранной рукой, распахнутый ворот сорочки и, наконец, выпрямившись во весь рост, — лицо.
«Тхавадзе?!. Нуца завидует мне!»
Опираясь на ручку двери, Тхавадзе не шелохнулся. В свете лампочки он стоял белее полотна.
«Боится отпустить руку, чтобы не упасть. Хоть бы я могла его полюбить… Наверное, за это упрямство
Мака смотрела на белую маску, прорезанную в двух местах — оттуда, изнутри мерцали ввалившиеся глаза Тхавадзе.
Звон колокола привел ее в чувство.
— Джумбер! — тихо сказала она, шагнула к нему и остановилась. — Джумбер! — повторила она со сдержанной лаской. — Тебе ведь передали, что я приезжала из-за тебя… — Она подошла еще на шаг, не отрывая взгляда от его лица: «Закроет глаза и — покойник…» — Я даже к отцу не зашла…
«Что мне делать, если поезд тронется?»
— Джумбер!
«Нужно как-нибудь вывести его и проводить, чтобы не упал».
— Уходи! Уходи сейчас же, или я навсегда забуду тебя! — Она подошла, разжала его пальцы на металлической ручке и открыла дверь. Потом обняла за плечи и вывела в коридор. — Скорее, поезд вот-вот тронется! Скорее! — Коридор был пуст, но идти бок о бок было неловко.
— Скорее! — твердила Мака. — Скорей!
Грудь Тхавадзе пахла знакомыми запахами мазей, йода и больницы.
«Этот если выживет и я не переменюсь к нему, снова будет стреляться…»
Где-то залился свисток.
— Скорее, Джумбер! Скорее!
Проводник с перрона потянулся ей на помощь.
— Что? Плохо стало?
— Да, да. Плохо.
— И вы остаетесь?.. Гражданка!
— Нет. Я нет. Я сейчас.
Она довела его до входа в зал ожидания, там даже толкнула слегка и побежала назад. Поезд достаивал последние секунды. Она поднялась на верхнюю ступеньку подножки.
«Только бы не вернулся! Только бы он не вернулся! И никак этот поезд не уйдет отсюда!..»
— Слава богу! — сказала она поднимающемуся по ступенькам проводнику.
Тхавадзе, как в раме, застывший в дверях зала ожидания, медленно поплыл назад.
Поезд еще не набрал скорость, когда Мака вернулась в вагон и, налетая на окна и закрытые двери купе, побрела по коридору. Добравшись до своего места, она как подкошенная села и прислушалась к стуку колес.
«Почему я сама не купила билет? Неужели Нуца позвонила и сообщила номер вагона? Хотя разве могла она подумать, что он — полуживой — встанет и помчится за мной. Кто бы мог вообразить такое? Он тверже и непреклонней меня. И я ненавидела его… Может быть, не сознавая сама, ненавидела из зависти. Мне и сейчас кажется, что он гонится за мной по пятам…»
Мака никак не могла представить себе, что в эту минуту Тхавадзе и вправду сидел за рулем и гнался за ней по пятам.
«Он непременно застрелился бы, если б не случайность. Господи, почему я такая несчастная! За что мне эти муки? Уж любила бы его, тогда хоть перед собой была бы права… Нехорошо я его выгнала. Лучше б он сопротивлялся. А если сейчас с ним что стрясется? Ждут ли его у вокзала?.. Знает ли кто-нибудь, кроме Нуцы, что я приезжала в Ианиси?.. Я даже сейчас думаю о себе, только о себе!.. Лучше бы мне было совсем не выходить замуж, лучше никогда не встречать Гено… Как тут душно. Зачем я выпроводила его? Уложила бы здесь, полежал бы… Я бы сказала, что очень жалею, что не послушалась его тогда, за столом. Хоть это я могла сделать для него, и не сделала. А большего он и не просил. Он вообще ничего не просил. Неблагодарная я. Неблагодарная и бессердечная. Не знаю, за что только меня можно любить, когда я сама не люблю себя больше…»
«Можно ли столько думать! — Мака всем телом ощутила, что не шелохнулась с самого возвращения в купе, и откинулась к стенке. — Что еще ждет меня? Вижу — то, что было, только начало. Да, сон… Я обманывала себя, будто он сбылся в ту ночь. Он и после снился мне».
Поезд замедлил ход.
«Опять остановка. — Мака с отвращением покачала головой. В окне еле виднелись черные силуэты столбов. — Ночь пасмурная, темная. Когда же я наконец доберусь домой. До рассвета еще далеко.
Тут маленький разъезд — в четыре колеи. Если нет встречного, не задержимся долго. За железной дорогой живут четыре семьи. Начальник этой станции медлительный, как ленивец, — ну никакого спасения! Пока он передаст жезл и отправит состав, пройдет целая вечность. Почему я, собственно, так спешу? Последнее время я слишком привыкла думать о нем. Хочу о чем-нибудь другом…»
«Вон там, где светятся фары автомобиля, теснятся четыре дома, живут четыре семьи. В одной и сейчас еще не спят. Раньше, до моего замужества, тут было три дома, оторванных от села и прилепившихся к станции. Верно, потому я и запомнила. И хорошо, что запомнила: в городах да больших селах домов и дворов уйма, ни одного не запомнишь, и придется опять думать о Тхавадзе».
Машина остановилась, не доезжая до полотна, и свет фар сразу погас.
«Кто-то опаздывает — подвезли в последнюю минуту».
Низко загудел электровоз.
«Скоро поедем», — Мака подошла к окну.
Ярко освещенная станция осталась за спиной, а по эту сторону состава, в темноте, на рельсах свободного пути ломались вытянутые тени колес. Кто-то медленно переходил через рельсы. «Ах, это тот, которого подвезли на машине. Может быть, у него билет в мое купе? И прекрасно, рядом окажется живая душа, и я не буду столько думать».
Когда ломаные тени колес укоротились, смещаясь вперед, и исчезли, слились с темнотой, Мака подумала, не сделал ли Тхавадзе еще чего-нибудь над собой.
Поезд простучал по единственной стрелке и, вильнув хвостом, покатил дальше.
Мака стояла у окна. За окном все растворилось во мраке. Кто-то повернул ручку двери и приоткрыл ее.
«Я же опустила защелку! — спохватилась Мака и обернулась: — Кто же это мог быть? В самом деле, попутчик или проводник?» Она нажала большим пальцем на торчащий из двери никелевый язычок. Уже нажав, она увидела в щели между дверью и металлическим косяком не отрывающийся от нее глаз и не смогла сдвинуться с места.