Звездопад. В плену у пленников. Жила-была женщина
Шрифт:
— А где этот лесничий, дочь которого нужно устроить в университет? — спросил Бичико (старший из шуринов начинал ему нравиться).
— Он главный, к нему-то нас и ведут.
— Верно, профессору уладить такое дело — пара пустяков.
— Я тоже так думал… Весь заповедник из конца в конец протопали под дулами ружей…
— Не могли его найти?
— Нашли, как же…
— И что? Дочь замуж вышла?
— Нет, в университет поступила.
— И приняли?
— Представь себе! Мой профессор думал, что по старинке все еще может охотиться в этих лесах. Я ему и говорю: что же вы, профессор? Дали бы девочке передохнуть после школы, приняли бы через год, а сами за это время фазанов постреляли бы.
Слушатели
«Что за упрямство! Клещ настоящий — впился, и ни в какую! Сколько лет он меня не видел, и ничего, не умер… Нет, Додо не могла выйти за него замуж — нельзя выйти замуж за человека, который любит твою подругу. Интересно, как она поведет себя, если мы случайно встретимся?.. А почему он не женился на писаной красавице — врачихе, если она и впрямь сходила по нему с ума… И что только они в нем находят?.. Нет, нет, я больше не посмотрю на него. Он заметил… Я вроде и забыла, что он здесь… Боже мой, какое несчастное, какое жуткое лицо! Если он все эти годы любил меня так, он бы просто не выжил. Встану и уйду, прилягу в комнате, я очень устала. И на него смотреть невмоготу, так и кажется, что он сделает что-нибудь над собой. Как мы глупы, женщины. Что там ни говори, а мы унижены и хотим, чтобы мужчины боготворили нас, стрелялись из-за нас, а если иной раз они притворно загрустят, мы их жалеем. Нет, это не от глупости. Мы хотим, чтобы так было, и потому верим… Я совсем забылась… Что происходит за столом? Вошел Амберки Хибрадзе и сел на свое место в уголке. Даже не видела, когда он уходил. Со вчерашнего дня двух слов от него не слышала. Какой тихий человек. Никогда в жизни не подумала бы, что он кем-то приходится Джабе Хибрадзе, а ведь родной брат. Впрочем, и мой брат не похож на меня… Грешат ли матери, или и в самом деле дети одних родителей могут так отличаться друг от друга? Что за глупости лезут в голову. Встану и уйду. Не я одна, все устали. Но разве мужчины поднимутся из-за стола, пока у них языки не откажут? А Тхавадзе словно и не пил ни капли. Что со мной — я опять смотрю на него. Сейчас встану. Да, встану. На дворе уже вечереет. Выйду, прилягу и, если не удастся соснуть, почитаю немножко. Все книги в этом доме давно читаны-перечитаны, но я подберу что-нибудь и полистаю. Старший Хибрадзе опять что-то рассказывает. Это уж слишком. Не знает меры — даже не смеется уже никто. У каждого своя слабость… Сегодня Тхавадзе совсем плох. Может, он болен?.. Кто знает?.. Бедный парень, он порядком помучился за свою жизнь. Как он нуждался! Никакие нитки не могли скрепить его расползающуюся, выгоревшую рубаху цвета хаки. Что ж: бился, бился и добился-таки своего. Добился? Да, вышел в люди, на человека стал похож. Чего он еще добивался? Интересно, остался ли у него след под подбородком, там, где шелушилась кожа. Где она была, эта ранка? Взгляну и уйду. Что я расселась тут, как заправский пьяница, почему не ухожу? Сейчас… — Мака приподнялась и оглядела стол. — Да, взгляну, остался ли след… Под подбородком, слева, внизу… Чего он хочет? Что это еще за знаки?»
— Остаться? — проговорила Мака, удивленно поджимая плечи.
«Только бы никто не заметил, что он говорит со мной».
Все слушали Хибрадзе, определенно докучавшего теперь своими историями, не выражали одобрения, но слушали.
— Не уходите.
Мака подняла брови, улыбнулась и, вставая, спросила:
— Это еще почему?
— Останьтесь! — негромко повторил Тхавадзе. — Ничего не случится, если вы останетесь.
— Но когда я не хочу…
— Тогда идите, только не задерживайтесь долго.
Мака покачала головой и собрала со стола несколько тарелок, чтобы вынести их по пути.
— Обязательно возвращайтесь.
Мака наклонилась через стол за кувшином для вина, стоявшим перед Тхавадзе.
— Вы должны вернуться!
— Я никогда не делала, чего не хотела.
— Вернитесь!
— А если нет?!
«Боже мой, как я с ним разговариваю? Уж не пьяна ли я?» — Она поставила кувшин перед собой и подняла взгляд на Тхавадзе.
— Вы придете, — уверенно сказал Джумбер.
Мака нахмурилась. «Заметил, что я думала о нем и пожалела… Но если и заметил, как он посмел?»
— Я не вернусь.
— Вернись, — теперь это слово, сменившее множество оттенков, больше походило на просьбу.
— А если нет?
— Пожалеешь.
— Я?! — Мака почувствовала, как у нее от злости задрожала нижняя губа.
«Грозится?»
— Пока ты здесь, я не вернусь, но знай — с сегодняшнего дня ноги твоей в этом доме не будет!
— Ты пожалеешь об этом!
— Я?! — опять вырвалось у Маки, она взяла кувшин и повернулась, чтобы уйти, но поскольку не собиралась возвращаться к столу и не думала еще когда-нибудь увидеть Тхавадзе, обернула к нему пылающее лицо и сказала:
— Не вздумай искать встреч со мной!
— Это невозможно.
— Уж не собираешься ли поджидать меня на дороге? — Она тут же осеклась, — этого не следовало говорить, — но не особенно огорчилась, ибо своими словами до боли остро дала понять Джумберу, что не простила ему даже прошлого.
Кто-то захохотал за столом. Мака не взглянула в ту сторону, заторопилась и вышла из комнаты.
На рассвете к Бичико прибежали инженер с завода и начальник купажного цеха. Мака спала в это время с матерью в дальней комнате. Сперва со двора послышался крик Бичико, потом взволнованный говор нескольких голосов. Затем Бичико вернулся в дом и, громко топая босыми ногами, пробежал по балкону.
«Разбудит ребенка, ненормальный», — испугалась Мака.
— Что случилось, дорогой? — послышался встревоженный голос Мери.
«Интересно, что у них стряслось?» Мака приподнялась на постели и вся обратилась в слух, боясь пропустить ответ брата. Бичико натягивал брюки и впопыхах никак не мог попасть в штанину.
— Тхавадзе покончил с собой.
— Что ты говоришь, Бичи?!
— Застрелился.
Мака уронила голову на подушку. До ухода брата она ни о чем не думала. Слышала его бесконечную суматошную возню, пока Мери не встала и не помогла ему.
— Что там, дочка? — спросила сидящая на постели Ольга — старуха была уверена, что неверно расслышала сына.
«Тхавадзе застрелился, чтобы я пожалела о своих словах», — мысленно ответила ей Мака.
— Мака, слышишь?
Мака молчала.
Ольга в ночной рубашке вскочила с постели и подбежала к дверям.
— Бичи, сынок!
— Что тебе?
— Это правда, или…
— Нет, пошутил…
— Пошутил, — пробормотала Мака, хотя прекрасно слышала, с какой желчью процедил Бичико свое «пошутил».
— Ой ты, госпо-ди! — дошло наконец до Ольги. — Ой, несчастье-то какое! Верно, на машине разбился… Пьян был, родимый, пьян, пьян… Господи, грех-то какой! Погибли мы!
— Заткнись! — гаркнул Бичико и опять пробежал по балкону, на этот раз в ботинках.
«На машине разбился, — подумала Мака. — Наверное, много выпил после моего ухода…» Мака думала обо всем этом, как о чем-то услышанном краем уха, где-нибудь в поезде или на улице.
«Сколько человек гибнет ежедневно в Нью-Йорке? Я совсем недавно читала где-то…»
Ольга кинулась искать свое платье.
«Не видит, с той стороны, в изголовье кровати висит. Все-таки удивительно бестолковая женщина моя мать».
Вошла Мери. Она стояла посреди комнаты, бледная и растерянная.
— Мака!
— Почему ты так рано? — спросила Мака, медленно приподнимаясь, и вдруг заново услышала слова брата.
— Тхавадзе застрелился? — спросила она кого-то: Мери, Ольгу или себя самою, и вскочила с постели.
Никто не ответил ей.
— Что за Тхавадзе? Тут есть еще в округе какие-нибудь Тхавадзе?