Звезды Эгера. Т. 2
Шрифт:
– Уважаемые друзья! – начал он. – Наступают великие дни. Даже сам Господь Бог сидит сейчас у небесного оконца, смотрит на Эгер и думает: как-то управятся две тысячи человек с двумястами тысяч? И все-таки я не унываю. Среди нас нет ни одного труса. Слышите, женщины и те поют. Но если б и закралась в чье-либо сердце боязнь, среди нас есть два человека, рядом с которыми даже слепые и увечные не могут пасть духом. Я знаю обоих с ранней юности. Одного из них сам Господь сотворил для того, чтобы он служил образцом венгерской доблести. В нем стальная сила, он точно золотая сабля, воплощение твердости и благородства. Второй, с которым я знаком тоже с юности, – образец ума, отваги, присутствия духа и находчивости. Там, где эти люди, – каждый ощущает в себе прилив силы, бодрости, сметливости, мужества и веры в венгерский ум. С ними не страшна никакая опасность. От души желаю, чтобы вы так же близко, как я, узнали нашего капитана Иштвана Добо и старшего лейтенанта Гергея Борнемиссу.
Добо встал, чокнулся со всеми и начал свою речь:
– Родные мои, кровные! Будь я пуглив, как олень, которого приводит в трепет тявканье любой своры псов, я все же не пустился бы наутек, а вступил бы в бой, раз речь идет о судьбе моей родины. Пример Юришича [14] доказывает, что самая жалкая крепость может стать могучей твердыней, если ее обороняют настоящие мужчины. Наша крепость сильнее Кёсега, и мы тоже должны быть сильнее ее защитников. Я знаю турецкие войска. У меня еще едва пробивались усы, когда я стоял на Мохачском поле. Я видел дикую рать Сулеймана. Поверьте мне, двадцать восемь тысяч венгерцев сокрушили бы стотысячный сброд, будь среди венгерцев хогь один человек, который умел бы вести сражение. Там никто не командовал, никто не руководил боем. Полки развертывались не в соответствии с тем, как стоял неприятель, а как попало. Бедняга Томори [15] – вечная память ему! – был великий герой, но не годился в полководцы. Он думал, что вся полководческая наука заключена в словах: «За мной!» Он читал молитву, потом отпускал крепкое словцо, кричал: «За мной!» – и наша рать вихрем врезалась в гущу турецких войск. Турки разбегались, как стая гусей. А мы, обуянные пылом достойных наших предков, очертя голову мчались на лихих скакунах навстречу пушкам. И, конечно, пушки да цепные ядра делали то, что не под силу было человеку. Из двадцати восьми тысяч нас уцелело четыре тысячи. Из этого страшного бедствия можно было извлечь два великих урока. Первый – что турецкая рать вовсе не войско витязей, а сборище разношерстного отребья. Турки собирают пропасть разного народу и животных, чтобы устрашить глупцов несметной своей ордой. Второй урок: как бы мало ни было венгерцев, они могут расстроить большую турецкую рать и даже одолеть ее, если щитом им послужит не только отвага, но и разум.
14
Юришич Миклош – комендант Кёсегской крепости; в 1532 году вместе со своими солдатами (семьсот человек) отважно защищал крепость Кёсег от более чем стотысячной турецкой армии.
15
Томори Пал – епископ и полководец, возглавлявший венгерское войско в битве при Мохаче.
Сидевшие за столом слушали коменданта, напряженно сдвинув брови.
Добо продолжал:
– В нашем положении разум предписывает: держись стойко до прибытия королевских войск. Турки будут палить по крепости, рушить ее, может быть им удастся даже проломить стены, которые до поры до времени защищают нас. Вот тогда-то и должны мы выступить сами и защищать стены, так же как они защищали нас. Пусть неприятель, карабкаясь на стены, у каждой бреши натолкнется на нас. Мы никогда не позволим выхватить из наших рук судьбу венгерцев!
– Никогда! Нет, нет, не позволим! – закричали все, вскочив с мест.
– Спасибо, что вы пришли в Эгер, – продолжал Добо. – Спасибо, что вы принесли свои сабли и сердца для защиты отечества. Во мне окрепло чувство, что Господь простер свою длань над Эгерской крепостью и говорит орде басурман: «Дальше ни шагу!» Пусть это чувство воодушевляет и вас, и тогда я буду твердо уверен, что мы за этим столом весело отпразднуем торжество победы.
– Да будет так! – закричали офицеры и чокнулись серебряными и оловянными кубками.
Вслед за Добо встал Петё. Движения его, как всегда, были порывисты. Он поднялся, улыбнувшись, заглянул в свой кубок, потом лицо его посуровело.
Оглянулся Петё налево, направо и, подкрутив усы, заговорил:
– Наш капитан Мекчеи верит в Добо и Борнемиссу. Добо и Борнемисса верят в нас и в стены твердыни. Теперь я скажу, во что я верю.
– Слушаем, слушаем!
– Нынче в числе прочих крепостей пали две могучие твердыни: Темешвар и Солнок…
– И Веспрем.
– В Веспреме не было людей. А почему пали эти две могучие крепости? Пройдут годы, и люди, наверно, скажут: пали они потому, что турок был сильнее. А это не так. Они пали потому, что Темешвар защищали испанские наемники и Солнок тоже защищали наемники – испанцы, чехи и немцы. Теперь позвольте сказать, во что верю я. Я верю в то, что Эгер не будет оборонять ни испанское, ни немецкое, ни чешское войско. Не считая пяти пушкарей, у нас все – венгерцы, да еще большинство – эгерчане. Это львы, защищающие свое логово. Я верю в венгерцев!
Лица у всех раскраснелись, все подняли кубки. Петё мог бы уже и закончить свою речь, но он продолжал с жаром народного трибуна:
– А венгерец как кремень: чем больше его бьют, тем больше искр высекают. Так неужто же две тысячи молодцов, родившихся от венгерских матерей и отцов, выросших на коне да венгерском зерне, пивших густую бычью кровь [16] из подвалов эгерских святых отцов, – неужто они не справятся с рванью-дрянью, водохлебами, чубастыми прощелыгами?
16
Сорт эгерского вина.
Слова его заглушили крики, бряцанье сабель и смех, но Гашпар Петё еще разок подкрутил усы, покосившись куда-то в сторону, и закончил так:
– До сих пор Эгер был просто славным городком, городом хевешских и боршодских венгерцев. Дай бог, чтобы впредь он стал городом венгерской славы! Басурманской кровью напишем мы на стене; «Не тронь венгерца!», чтобы по прошествии веков, когда настанет вечный мир и на руинах крепости будет зеленеть мох, сын будущих столетий, сняв шляпу, гордо сказал: «Здесь сражались наши отцы – да будет благословен их прах!»
Поднялся шум, все бросились целовать оратора. И Петё уже не мог продолжать свою речь. Да ему и не хотелось больше говорить. Он сел и протянул руку лейтенанту боршодцев Тамашу Бойки.
– Тамаш, – сказал он, – там, где мы с тобой будем, туркам не поздоровится!
– И хорошо же ты сказал! – кивнул головой Тамаш. – Я хоть сейчас готов ринуться на целую сотню!
После Петё больше никто не был в силах произнести тост. Просили Гергея, но он, как ученый человек, не привык ораторствовать.
Каждый завязал беседу со своим соседом, и зал наполнился веселым гомоном.
Добо тоже оживился, чокался то с одним, то с другим соседом. Он протянул кубок Гергею, а когда священник пересел побеседовать с Петё, поманил Гергея рукою:
– Сын мой, сядь сюда.
И как только Гергей сел рядом с ним, Добо сказал:
– Я хочу потолковать с тобой о сыновьях Тёрёка. Я им тоже написал, да, как видишь, зря.
– Да, – ответил Гергей, поставив свой кубок, – думаю, что нам не дождаться их. Янчи предпочитает биться с турком в чистом поле. А Фери не поедет так далеко, он не покинет Задунайщину.
– Правда, что Балинт Тёрёк умер?
– Да, умер, бедняга, несколько месяцев назад. Только смерть освободила его от оков.
– На много ли он пережил жену?
– На несколько лет. Жена его умерла, когда мы вернулись из Константинополя. Мы как раз к ее похоронам прибыли в Дебрецен.
– Добрая была женщина, – сказал Добо, задумчиво кивая головой, и потянулся за кубком, будто желая помянуть покойницу.
– Да, таких не часто встретишь, – сказал Гергей, вздохнув, и тоже потянулся за чарой.