Звезды над урманом

Борисенко Олег

А теперича постели мне, Никитушко, спать хочу, устал я, еле молвлю, – прошептал Гостомысл, заваливаясь на бок.

Никита, оглянувшись, вытащил из-под своей рубахи крестик.

Трижды поцеловав его, прошептал:

– Боже, спаси и сохрани, аж и сам я боюсь предвещания си, но ужо не свернуть мне. Поди, точно нужон я для решения судьбы земли русской, а то бы как я из плену убег бы? Чародейство это.

Глава 51

Угор с Ибрагимом по протокам добрались до русла Оби. По

великой сибирской реке шел ледоход. Огромные льдины, наползая друг на друга, с шумом и треском двигались к Северному Ледовитому океану.

– Руби ивняк, Ибрашка, шалаш будем строить. Пока лед не пройдет, не сможем мы плыть далее, – распорядился вогул.

Путники вытащили лодку на берег, развели костер и принялись строить временное жилище. Солнце припекало, разогретые работой, они сняли верхнюю одежду.

Вечером вогул, раздевшись, залез в ледяную воду и из ивовых прутьев в заводи смастерил завесу.

Он, сидя на берегу, дожидался, когда за нее войдет щука, и ловил ее в западне. Дальше выдавливал икру и выпускал рыбу обратно. Надоив с десяток рыбин, Угор палочкой принялся взбивать икру в деревянной миске, изредка ее подсаливая.

– Лепех в дорогу напечем и тут поедим, – пояснил он Ибрагиму, – тащи свою ложку.

– Скусно, – попробовав икру, похвалил друга татарин, – а мы жили на реке, но рыбу не кушали.

– Почему, знаешь?

– Нет.

– А я знаю. В голове у щуки крест из хрящей, а вам хрященое лакомство никак нельзя пробовать, – рассмеялся Угор, и уже серьезно добавил: – у щуки икра вкусная, только сухая она рыба, а нельма жирная, но ее сейчас не словить. Ты покушай, покушай, сил набирай. Грести нам с тобой, Ибрашка, супротив течения дней десять. Все руки измочалим. Пойдем низким берегом, тута течение слабее, а коли ветер подует попутный, то и парусок поставим, но при попутном ветре опять-таки будет волна шибко большая.

– Почему? – поинтересовался Ибрагим.

– Потому что ветер с севера, и течение на север. Вот и задирает волну, как на море-окияне. У нас же борта невысокие, вымокнем али челнок потопим.

– Ничего, я привычный. Почитай, на Волге семь годков в ярыгах³⁶ хаживал, покуда меня боярин Пашков не усыновил.

– А как он тебя приметил-то?

– Под Казань насад³⁷ с солью из Астрахани притащили и встали кабалу наедать³⁸, ожидаючи, чем штурм крепости завершится. Купец-то наш персом был, ему что на Русь, что до Казанского ханства идтить, все едино, всюду вхож, как ужака скользкий, да и соль везде в цене.

– А далее-то что? Как боярин тебя приветил?

– Пришел я на парамойню³⁹ – портки да рубаху постирать. А тут вопли прачек на весь берег: “Вьюноша тонет! Сын боярский, Истома, погибает!” – ну я и сиганул с мостков в воду. Вытащил тогды его. Мне рубь дал боярин и к себе в конюхи определил. А когды Истома подрос, стал я ему братом названным, так как второй раз его спас, собой закрыв в походе, стрелу его

помал.

– Как – помал?

Ибрагим, расстегнув ворот рубахи, показал шрам на груди:

– Так и помал.

Понюхав воздух и посмотрев на летающих в небе птиц, вогул наказал:

– Я спать пойду, а ты не дремай, костер жги. Хозяин рядом шастает. Оголодал он после спячки. Я ему рыбы накидал на берегу в проточке, на солнце она запахнет, он ее и найдет, зато нас не тронет.

– А почто медведь падаль-то ест?

– Так он на зиму брюхо травой набивает, а весной орет на весь урман – просраться не может, вот падаль-то и жрет для поносу, – рассмеялся Угор, влезая в шалаш, и, высунувшись, добавил: – правду сказать, сколь я из берлоги их не брал, у всех пузо пустое было. Просто, поди, орет да орет. Кто его, косолапого, знает. Коль подойдет, сам спроси, – хихикнул вогул и скрылся в шалаше.

И действительно, словно бы в подтверждение слов вогула вдалеке раздался рев косолапого. Ибрагим пододвинул поближе пищаль, вытащил саблю из ножен и, подбросив хворосту в костер, принялся сторожить сон товарища.

Приполярная ночь уже отступила, и световой день становился все продолжительней и продолжительней.

Медведь появился к полуночи.

Он долго бродил по сору⁴⁰, постепенно приближаясь к шалашу на берегу. Ветерок дул от воды, и косолапый, чувствуя запах дыма, не решался подойти к людям.

Ибрагим, взяв из костра головешку, поджег сухую траву. Прошлогодняя трава вспыхнула, и огонь, раздуваемый ветром, пошел в сторону хозяина тайги. Медведь, встав на задние лапы, глянул на приближающийся пал и дал деру. Переплыв проточку, он скрылся в кустарнике. Пал же, дойдя до берега ручья, остановившись, постепенно затух.

Ибрагим, приметив место, откуда вспорхнула утка, пошел к нему. Разыскав гнездо, он собрал в шапку яйца и вернулся к костру. Положив яйцо на дно миски и крутанув его, он улыбнулся: крутое, спеклось.

Очистив от скорлупы и подсолив, Ибрашка с наслаждением впился желтыми зубами в яйцо.

Стемнело. Татарин успел уже натаскать хвороста, которого до рассвета должно было хватить. Медведь не появлялся.

Чтобы не задремать, Ибрагим вставал и периодически обходил шалаш.

Грохот идущего по Оби льда заглушал все иные звуки ночи, поэтому и крутил Ибрашка головой на все четыре стороны.

Вскоре начало светать, и он, взяв котелок, спустился к ручью. Зачерпнув в заводи водицы, осмотрел берег. Рыбы, разбросанной вчера по берегу ручья, не было. Зато на суглинке отчетливо виднелись огромные следы хозяина тайги.

Ибрагим, стараясь не шуметь, озираясь по сторонам, засеменил к шалашу.

Когда Угорка проснулся, они пошли посмотреть следы медведя. Стало ясно, как шел обратно Ибрашка. Вогул с разбега не смог попасть из следа в след татарина – так широко тот шагал.

Вогул в котелке поджарил икру, и вприкуску с утиными яйцами друзья-попутчики, запивая кипятком, заваренным на листьях, собранными татарином, перекусили.

– Ты что за листья в кипяток кидал? – спросил в полдень Ибрагима вогул.