Звонок мертвецу

Ле Карре Джон

Вот, значит, где — под сенью четырех труб, в каких-нибудь шестидесяти футах от причала Чейнуок — Дитер Фрей нашел себе пристанище. Да, это место Мендель знал достаточно хорошо. Всего лишь в двух сотнях футов вверх по течению были извлечены из неумолимых объятий Темзы бренные останки покойного мистера Эдама Скарра.

16. Эхо в тумане

Телефон у Смайли зазвонил поздно ночью. Он поднялся с кресла перед газовым камином и, грузно ступая, стал подниматься по лестнице в спальню, цепко хватаясь правой рукой за перила, поспешая на плаху телефонных переговоров. Это, без сомнения, Питер или, может быть, полиция, и ему тогда придется давать свидетельские показания. Или, чего доброго, пресса. Преступление было совершено как раз ко времени, чтобы попасть в сегодняшние газеты, но, к счастью, слишком поздно для сводки

ночных радионовостей. Как они все это преподнесут? «Маньяк-убийца в театре»? «В смертельных объятиях»? Он ненавидел прессу, впрочем, рекламу и телевидение тоже, как ненавидел всякое неугомонное приставание к людям, настырное навязывание им мыслей, ненавидел практически все затеи «масс медиа» двадцатого столетия. Все, что он любил, чем восхищался — все это было продуктом глубоко индивидуальным. Вот почему он ненавидел сейчас Дитера, ненавидел прежде всего те идеалы, которым тот служил, ненавидел сильнее, чем когда бы то ни было, за удивительно нахальный отказ от индивидуального в пользу массового. Никогда не было и быть не могло, чтобы философия масс привела к добру или породила мудрость. Дитеру было наплевать на отдельного человека, он ни во что не ставил человеческую жизнь, он рассуждал категориями масс, армий безликих людей, сведенных к общему знаменателю самого низкого пошиба, он думал, что может формировать мир, как какое-нибудь дерево, обрезая все, что выходило за шаблонные рамки, думал, что можно производить бездумные и бездушные автоматы, наподобие Мундта. У Мундта не было своего лица, как не было его и у представителей дитеровских армий, всего лишь убийца, убийца лучших кровей из племени убийц.

Он поднял трубку и назвал номер своего телефона. Звонил Мендель.

— Где вы находитесь?

— Недалеко от набережной Челси. В пабе под названием «Балун» на Лотс Роуд. Хозяин — мой хороший приятель. Я к нему постучался… Послушайте, дружок Эльзы залег на барже с надстройкой рядом с мельницей Челси. Он, скажу я вам, в тумане ориентируется, как черт. Наверно, ультразвук или еще что-то.

— Кто залег?

— Ее дружок, тот, с кем она в театр ходила. Проснитесь, мистер Смайли, что там с вами такое?

— Вы выследили Дитера?

— Ну, конечно, я шел за ним. Разве вы не это передали через мистера Гиллэма? Он должен был взять на себя женщину, а я — мужчину… Как, кстати, дела у мистера Гиллэма? Куда его привела Эльза?

— Никуда не привела. Когда Дитер ушел, она была мертва. Мендель, вы меня слышите? Ради Бога, скажите мне, как вас разыскать. Где это место? Полиция сможет его найти?

— Сможет. Скажите им, что это переделанная для жилья старая баржа под названием «Сансет Хейвн», она причалена с восточной стороны Сеннен Варф, между мучными мельницами и Фулэмской теплоэлектроцентралью. Они смогут ее найти… Но туман очень густой, имейте в виду, очень густой.

— Где я с вами встречусь?

— Приезжайте прямо к реке. Я встречу вас у северного конца Бэттерси Бридж.

— Немедленно еду. Только вот позвоню Гиллэму и приеду.

У него где-то имелся пистолет, и какое-то мгновение он даже раздумывал, взять ли его с собой. А потом решил, что это бессмысленно. Кроме того, подумал он мрачно, начнется невообразимый шум, если он его применит. Смайли позвонил Гиллэму домой и передал содержание их с Менделем разговора: «И, Питер, они должны перекрыть все порты и аэродромы, прикажи им особое внимание уделить речным и морским судам. Они знают, по какой форме это делается».

Он надел старый макинтош, пару толстых кожаных перчаток и быстро выскользнул из дома в лондонский туман.

Мендель ожидал его у моста. Они кивнули друг другу, и Мендель, не теряя ни минуты, повел его вдоль набережной, стараясь держаться подальше от деревьев, которые росли вдоль дороги. Внезапно Мендель остановился и схватил Смайли за руку, предупреждая его. Они стояли неподвижно и прислушивались. Скоро Смайли тоже услышал гулкие шаги по деревянному настилу, до него донесся звук аритмичной поступи хромого человека. Раздался скрип железной дверцы, хлопок, когда ее закрыли рывком, снова шаги, твердый шаг по тротуару. Звуки становились все отчетливее: человек направлялся в их сторону. Оба стояли, не шелохнувшись. Ближе, ближе, потом они стихли, человек остановился. Смайли, сдерживая дыхание, старался рассмотреть хоть что-нибудь в этом чертовом тумане, различить фигуру человека, который — он знал — стоит впереди и выжидает.

Совершенно внезапно он бросился на них, как большой дикий зверь, прорвался между ними, раскидав их, как детей, и помчался вперед, и снова исчез, растворился в тумане, только неровное эхо его бега

было где-то рядом. Они повернулись и побежали в погоню: Мендель впереди, а Смайли старался, как мог, не отставать. В его мозгу живо запечатлелся образ Дитера с пистолетом в руке, нападающего на них в ночном тумане. Впереди тень Менделя резко свернула вправо, и Смайли слепо последовал за ней. Неожиданно ритм бегущих шагов сменился шумом драки. Смайли, пыхтя, бежал изо всех сил, но все-таки не успел на какое-то мгновение: он отчетливо услышал — этот звук трудно с чем-либо перепутать — глухой звук удара тяжелым орудием по человеческому черепу, и в тот же миг он их догнал. Мендель лежал на мостовой, а над ним склонился Дитер, собирающийся опустить автоматический пистолет, зажатый в его занесенной для повторного удара руке.

Смайли совсем запыхался, в горле першило, легкие горели от едкого зловонного тумана, во рту пересохло, и он ощущал странный привкус, напоминающий привкус крови. Но он все-таки переборол это ощущение, глотнул воздуха и крикнул отчаянно:

— Дитер!

Фрей посмотрел на него, кивнул и произнес:

— Ваш покорный слуга, Джордж, — и нанес Менделю страшный, жестокий удар ручкой пистолета. Он медленно распрямился и, держа пистолет дулом вниз, стал взводить обеими руками курок.

Начисто забыв о своем неумении драться по-настоящему. Смайли слепо бросился на него, размахивая короткими руками, нанося удары открытой ладонью. Головой он уперся Дитеру в грудь, колотя его по бокам и спине. Он обезумел, и его безумие, придав ему сил, помогло оттеснить противника назад, к парапету моста. Покалеченные ноги Дитера были слишком слабой опорой, чтобы противостоять такому натиску. Смайли чувствовал удары Дитера, но решающего удара тот так и не смог нанести. Смайли кричал Дитеру: «Свинья, свинья!» — и, когда тот отклоняся назад еще дальше, Смайли снова мог наносить ему в лицо неуклюжие, детские удары. Дитер спиной перегнулся через парапет, и Смайли, увидев линию ого чисто выбритого подбородка и горла, тут же выбросил вперед правую руку, и пальцы его ладони сомкнулись у Дитера на рту и нижней челюсти, помогая левой, он стал толкать это мощное тело все дальше и дальше вперед, от себя. Дитер вцепился ему в горло, а потом вдруг его пальцы оставили горло Смайли и ухватились за воротник его макинтоша: Дитер оставил попытку задушить Смайли, ему нужно было спасаться самому, — он начал проваливаться в пустоту за спиной. Смайли принялся отчаянно колотить по этим рукам, а потом за него никто уже не цеплялся, а Дитер падал, падал в клубившийся под мостом туман, и наступила тишина. Ни крика, ни всплеска. Его больше не было, он ушел, как будто бы принесенный в жертву лондонскому туману и текущей под его покровами зловонной черной реке.

Смайли перегнулся через парапет. В голове мучительно больно пульсировала кровь, нос был разбит, пальцы правой руки сломаны. Перчатки он где-то потерял. Смайли смотрел вниз, вглядываясь в туман, но ничего не мог разглядеть.

— Дитер, — позвал он с мукой в голосе. — Дитер!

Он закричал снова, но голос его захлебнулся, на глаза навернулись слезы. «Боже праведный, что я наделал! Господи, ну почему Дитер не остановил меня, почему не ударил своей пушкой, почему не стрелял?» Он прижал руки к лицу и тут же ощутил на губах вкус крови, смешанной со слезами, Смайли отслонился к парапету и плакал, как дитя. Где-то там, далеко внизу, несчастный калека отчаянно, из последних сил, борется за жизнь, захлебывается в вонючей жиже, барахтается и хватается за любую дрянь, за любую соломинку, а потом сдается, его охватывает и тащит вниз грязная черная вода.

Он проснулся и обнаружил Питера Гиллэма, сидящего около его постели и наливающего ему чай.

— A-а, Джордж, добро пожаловать домой. Два часа пополудни.

— А сегодняшним утром…

— Сегодня утром, парнишка, вы с товарищем Менделем распевали веселые песенки на Бэттерси Бридж.

— Как он там, Мендель?

— Ему очень стыдно за себя, как ты догадываешься. Быстро выздоравливает.

— А Дитер?

— Мертв.

Гиллэм подал ему чашку чая и миндальное печенье от Фортнумов.

— Давно ты здесь сидишь, Питер?

— Ну, я совершал тактические маневры на самом-то деле. Первый мой заход был вместе с тобой в больницу Челси, где они зализали твои раны и дали сильнодействующий транквилизатор. Потом мы приехали сюда, и я уложил тебя в постель. Это было отвратительно, Джордж. Потом мне вдруг приперло сесть на телефон и, так сказать, пройтись с заостренной палкой, натыкая на нее мусор и прибираясь. Время от времени я тебя навещал. Амур и Психея. Ты либо храпел, как дворник, либо читал вслух Уэбстера.