Звонок мертвецу

Ле Карре Джон

«Дорогой Джордж,

Я был чрезвычайно огорчен, когда услышал от Гиллэма о случившемся с Вами досадном происшествии, и искренне надеюсь, что к этому времени Вы благополучно оправились от своей травмы.

Вы, должно быть, помните, как под влиянием обстоятельств момента Вы написали мне прошение об отставке, как раз перед постигшим Вас ударом, и я хотел бы сообщить Вам, что ни в коем случае не принимаю его серьезно. Иногда, в те времена, когда события довлеют над нашими поступками, страдает наше чувство перспективы. Но старые, закаленные во многих битвах ветераны — такие, как мы с Вами, Джордж, — мы не теряем нюха, и нас не собьешь со следа. Надеюсь увидеть Вас вместе с нами, как только позволит

Ваше здоровье, а тем временем разрешите продолжать считать Вас старым и верным членом нашего коллектива».

Смайли отложил письмо в сторону и принялся за следующее. Только какое-то мгновение он, не узнавая почерка, тупо смотрел на швейцарскую марку и на писчую бумагу дорогого отеля. Неожиданно он ощутил слабость, зрение его слегка затуманилось, и в его пальцах едва хватило сил, чтобы надорвать конверт. Что ей нужно? Если денег, то она может располагать всеми его сбережениями. Деньги были его собственные, Смайли мог ими распоряжаться так, как ему заблагорассудится: если ему доставляет удовольствие тратить их на Энн, он вполне может себе это позволить. Больше у него не осталось ничего такого, что он мог бы дать ей, — она забрала все еще много лет назад. Забрала его смелость, его любовь, его сочувствие, уложила их беспечно в свою шкатулку для драгоценностей, чтобы рассеянно перебирать иногда во время жаркой кубинской сиесты, когда время под тяжелым палящим карибским солнцем тянется так долго, забрала, может быть, и для того, чтобы трясти всем этим перед глазами очередного любовника или сравнивать их с подобными же побрякушками, которые ей оставляли другие и до, и после него.

«Мой милый Джордж,

Я хочу сделать тебе предложение, неприемлемое ни для одного джентльмена. Я хочу вернуться к тебе.

До конца этого месяца я буду жить в Баур-о-Ляк в Цюрихе. Пожалуйста, подай мне весточку.

Энн».

Смайли взял конверт и посмотрел с обратной стороны: «Мадам Хуан Альвида». Нет, такое предложение он принять не мог. Ни в каком сне невозможно спокойно воспринять ее бегство с этим сахариновым латинцем. Особенно запомнилась Смайли его улыбка, словно вырезанная на апельсиновой кожуре. Как-то случайно он увидел в ролике новостей сюжеты о победе этого Альвиды на каких-то там гонках в Монте-Карло. Отталкивающего вида самец с большими волосатыми руками. В защитных очках, с лоснящимся от пота и машинного масла лицом, в идиотском лавровом венке, этот тип поразительно напоминал ему гориллу, свалившуюся с дерева. На фоне белоснежной тенниски, оставшейся незапятнанной после гонок, особенно бросались в глаза эти мохнатые обезьяньи ручищи! Смайли вспоминал это зрелище с чувством омерзения и сейчас заново его ощутил.

Вот тут вся Энн: подай мне весточку. Нравится ли тебе твоя жизнь? Погляди на нее — можешь ли начать ее заново — и подай мне весточку. Мне надоел мой любовник, я надоела своему любовнику, давай я снова сотрясу твой мир — мой собственный мне надоел. Я хочу вернуться к тебе… Я хочу, я хочу…

Смайли встал на ноги, все еще держа в руке письмо, и снова подошел к фарфоровой группе. Он постоял несколько минут, разглядывая маленькую пастушку. Она была так прекрасна.

15. Последний акт

Шеридановская трехактная постановка «Эдварда II» шла при аншлаге. Гиллэм и Мендель сидели на приставных стульях с самого края амфитеатра, который образовывал широкую подкову, концами своими обращенную к сцене. Левый край амфитеатра был единственным местом в зале, откуда достаточно хорошо просматривались последние ряды партера. Одно пустое место отделяло Гиллэма от шумливой, агрессивно настроенной компании молоденьких студентов.

Он задумчиво смотрел вниз на беспокойное море голов и трепещущих программок, особенно сильно волнующееся там, где опоздавшие зрители пробирались к своим местам. Эта картина напоминала Гиллэму восточный танец, когда малейшее, почти незаметное движение руки или ноги заставляет неподвижное тело колыхаться, отдаваясь во всех его членах. Время от времени он кидал взгляд

на задние ряды партера, но там пока не было никаких признаков появления Эльзы Феннан или ее гостя.

В самом конце записанной на фонограмму увертюры он снова бросил быстрый взгляд в сторону последнего ряда, и сердце его сделало внезапный скачок: он увидел Эльзу Феннан. Она сидела прямо и неподвижно и смотрела вперед, только на сцену — ни дать, ни взять девочка на уроке хороших манер. Кресло справа от нее все еще пустовало.

Снаружи, на улице, к театральному подъезду торопливо подкатывали такси, и совершенно одинаково опаздывающие, и те, кто при деньгах, и те, кто без них, торопливо рассчитывались, переплачивая шоферам такси, а потом минут пять искали билеты. Такси, в котором сидел Смайли, миновало театр и высадило его у Кларендон-отэля, он вошел в него и сразу же направился вниз, где находились столовая зала и бар.

— Мне должны позвонить сюда с минуты на минуту, — сказал он бармену. — Мое имя Сэведж. Прошу вас, сообщите мне, когда позвонят, хорошо?

Бармен повернулся к телефону, находившемуся у него за спиной, и дал необходимые указания телефонистке.

— Маленькую порцию виски с содовой, не желаете ли составить мне компанию?

— Благодарю вас, сэр, я никогда к спиртному не притрагиваюсь.

На слабо освещенной сцене поднялся занавес, а Гиллэм, вглядываясь в глубину зала, поначалу без особого успеха пытался разглядеть что-либо во внезапно сгустившейся темноте. Постепенно его глаза привыкли к призрачному свету от лампочек запасных входов, и он смог наконец увидеть фигуру Эльзы и все еще пустующее место рядом с ней.

Лишь невысокая перегородка отделяла задние ряды партера от прохода позади аудитории, за ним было несколько дверей, ведущих к фойе, бару и гардеробным. На краткий миг одна из них открылась, обращенное к двери лицо Эльзы Феннан осветилось, резко, контрастно обрисовался его контур, впадины щек выглядели совершенно черными. Она слегка наклонила голову, как бы прислушиваясь к чему-то у себя за спиной, приподнялась немного в кресле, опустилась, разочарованная, и снова стала смотреть вперед.

Гиллэм ощутил руку Менделя на своем предплечье, повернулся к нему и увидел, что его худое лицо подалось вперед, взгляд направлен мимо него. Проследив глазами направление взгляда Менделя, Гиллэм вгляделся в темный колодец театра и различил высокого человека, медленно пробиравшегося по проходу к задним рядам партера; он представлял собой впечатляющее зрелище: прямой, красивый, с опустившимся на лоб черным локоном. Вот этого-то человека и рассматривал Мендель, этого элегантного гиганта, хромавшего по проходу. В мужчине было что-то выделяющее его из толпы, что-то привлекающее внимание, волнующее. Это был особый человек, личность, которая запоминалась сразу, видимо, задевая какую-то глубоко скрытую струну вашего жизненного опыта. Гиллэму он показался типичным представителем романтической мечты: вместе с Конрадом он мог стоять на палубе корабля, с Байроном заниматься поисками утраченной Греции, ну, а вместе с Гете ему вполне по силам было бы спуститься в царство теней.

Он продвигался вперед, приковывая к себе взгляды, все словно ожидали от него какого-то приказа. Гиллэм заметил, как поворачивались вслед за ним головы зрителей, сопровождая его взглядами.

Протиснувшись мимо Менделя, Гиллэм быстро шагнул в коридор через запасной вход и спустился в фойе. Касса была уже закрыта, но внутри все еще сидела девушка, безнадежно склонившись над листком, старательно заполненным колонками цифр, с многочисленными исправлениями и подчистками.

— Извините, — негромко произнес Гиллэм, — но мне необходимо воспользоваться вашим телефоном. Это срочно. Вы не возражаете?

— Тс-с-с! — Она нетерпеливо качнула в его сторону карандашом, не поднимая головы. У нее были мышиного цвета волосы и сильно побледневшее лицо, наверное, от усталости и диеты, явно состоящей из одного хрустящего картофеля. Гиллэм с секунду постоял молча, гадая, сколько же времени у нее займет решение той непомерной задачи, которую она перед собой поставила, начертав этот замысловатый лабиринт цифр, а он, в принципе, должен бы соответствовать пачке банкнот и горке серебра в кассе, стоявшей рядом с ней.