Звонок мертвецу
Шрифт:
Я на самом деле не могла остановить его. Знаете, что было в Феннане самое любопытное? Не взирая на все эти постоянные высокие рассуждения и разговоры, он уже очень давно для себя решил, что ему делать. Раз и навсегда. А остальное все — слова, поэзия. Так я ему всегда и говорила…
— …и тем не менее вы помогали ему, — с легкой иронией произнес Смайли.
— Да, я ему помогала. Ему нужна была моя помощь, он нуждался в ней, поэтому я ее ему и оказывала. В нем была вся моя жизнь.
— Понятно.
— И это самая большая ошибка. Феннан, знаете, всего лишь маленький мальчик. Он забывал все на свете — просто ребенок. И такой тщеславный.
Началось все очень просто и буднично. Он принес домой черновик одной телеграммы, показал мне и говорит: «Я думаю, что Дитер должен это увидеть». Вот и все. Сначала я просто не могла поверить, ну, я хочу сказать, в то, что он шпион. А ведь он был им, разве нет? Но постепенно, мало-помалу до меня дошло. Они начали давать ему целенаправленные задания. В папке для нот Фрейтаг передавал приказы, иногда деньги. Я тогда сказала ему: «Посмотри, что они присылают тебе. Разве это тебе нужно?» Мы не знали, как нам быть с этими деньгами. В конце концов мы почти все их выбросили на ветер, сама не знаю, почему. А Дитер очень рассердился, когда я ему той зимой об этом рассказала.
— Какой той зимой? — спросил Смайли.
— Я имею в виду вторую зиму, проведенную вместе с Дитером в 1956 году в Мюррене. Встретили-то мы его впервые в январе 1955-го. Сказать вам одну вещь? Даже венгерские события не повлияли на Сэмюэла, его взгляды ничуть не изменились, ни на йоту. Дитер тогда очень боялся, что он переменится после Венгрии. Я знаю — Фрейтаг мне рассказал. Когда Феннан в том ноябре дал мне документы, чтобы отвезти в Уэйбридж, я чуть на стенку не полезла от возмущения, я на него закричала: «Ты что, не видишь, ведь будет то же самое! Те же пушки, те же дети, гибнущие на улицах! Мечта изменится, изменятся иллюзии, но кровь по-прежнему будет такого же цвета. Неужели ты этого хочешь? — спросила я его, — и для немцев ты хочешь такой же судьбы? Ведь и я буду лежать в канаве, ты позволишь это сделать и со мной!» А он лишь сказал: «Нет, Эльза, здесь совсем другое дело». И я продолжала носить эту папку для нот. Вы меня можете понять?
— Не знаю. Вот уж не знаю. Не думаю… хотя… может, и пойму.
— Все, что у меня было, — это Сэмюэл… В нем вся моя жизнь. Я защищала себя, наверное. Поэтому постепенно я втянулась в игру, а потом уже было поздно останавливаться… Ну, а чем закончилось, вы уже знаете, — прошептала Эльза, — были такие моменты, что я даже радовалась. Моменты, когда казалось, весь мир рукоплещет тому, что делает Сэмюэл. Не слишком приятное зрелище — эта новая Германия. Всплыли старые имена, те, что пугали нас еще в детстве. Опять била в глаза эта глупая, пузатая и напыщенная германская гордость: она была на фотографиях, ею полнились газеты, они опять маршировали, как будто на улице 30-е ходы. Сэмюэлу это тоже не нравилось, но ведь он, благодарю тебя, Господи, не знал того, что пришлось пережить мне.
Нас содержали в лагере неподалеку от Дрездена, мы раньше жили в этом городе. Мой отец был парализован. Больше всего там в лагере ему не хватало и от чего он страдал сильнее всего — так это отсутствие табака, и я сворачивала ему сигареты из любой дряни, из всего, что могла отыскать. Мне хотелось хоть как-то помочь ему обмануться, утешить его. Однажды его увидел
Словом, когда они возвратили Германии пушки, дали им деньги, униформы, тогда я, случалось, даже радовалась тому, что делал Сэмюэл. Мы ведь евреи, знаете, и вот поэтому…
— Да, знаю. И понимаю вас, — сказал Смайли. — Мне тоже пришлось это повидать. Немного.
— Дитер сказал, что вы видели.
— Дитер так сказал?
— Да, Фрейтагу. Он сказал Фрейтагу, что вы очень умный человек. Вам когда-то до войны удалось провести Дитера, а он узнал об этом много позднее. Так рассказывал Фрейтаг. Он еще рассказывал, что вы лучше всех тех, с кем Дитеру доводилось встречаться.
— Когда Фрейтаг рассказал вам все это?
Она смотрела на него долгим взглядом. Смайли в жизни не приходилось видеть выражение такой обреченности и безнадежности на лице человека. Он припомнил сейчас, как она ему как-то сказала: «Дети моей печали мертвы». Теперь ему стало понятнее, что стояло за этой фразой. Помолчав, Эльза в конце концов сказала:
— Ну, как же, ведь это так очевидно: в тот вечер, когда он убил Сэмюэла. Это-то и горше всего, мистер Смайли. Именно в тот момент, когда Сэмюэл мог сделать для них так много — не просто обрывок того, обрывок другого, а целиком всю информацию, причем, заметьте, постоянно, — в этот-то самый момент их собственный страх погубил все дело, превратил их в зверей, заставил уничтожить собственными руками их детище.
Сэмюэл всегда говорил: «Они победят потому, что знают, а остальные проиграют и погибнут потому, что не знают: люди, которые работают во имя осуществления своей мечты, работают ради вечности» — так он говорил. Но я знала цену и этой мечте, знала, что их мечта уничтожит нас. А какая мечта не уничтожает? Даже мечта о Христе.
— Значит, именно Дитер увидел меня в парке беседующим с Феннаном.
— Да.
— И решил…
— Да. Решил, что Феннан его предал, и приказал Фрейтагу убить Сэмюэла.
— А анонимное письмо?
— Этого не знаю. Просто не могу предположить, кто написал его. Может быть, тот, кто хорошо знал Сэмюэла, видимо, кто-то со службы, кто наблюдал за ним. Или кто-нибудь, знавший его по Оксфорду. Не знаю. И Сэмюэл тоже не знал, кто.
— Так. Ну, а кто же отстукал предсмертное письмо, а?
Она посмотрела на него с совершенно ошарашенным выражением лица, готовая снова заплакать. Потом опустила голову.
— Я написала его. Фрейтаг принес бумагу, а я напечатала письмо. Подпись на листке бумаги уже была. Подлинная подпись Сэмюэла.
Смайли подошел к ней, сел рядом на диван и взял ее за руку. Она повернулась к нему, полная ярости, и закричала:
— Уберите свои руки! Вы думаете, что я ваша только потому, что я не принадлежу им? Уходите, уходите прочь! Уходите и убейте Дитера и Фрейтага. Не дайте игре заглохнуть, мистер Смайли. Но не думайте, что я на вашей стороне, слышите? Потому что я Вечная Жидовка, ничейная земля, поле боя для ваших игрушечных солдатиков. Можете меня бить, пинать, топтать, ясно? Но никогда не трогайте меня, не прикасайтесь, не притворяйтесь, что вам меня жалко, слышите? А теперь убирайтесь отсюда! Уходите, ваша очередь убивать.