Звуковой барьер

Кохановский Игорь Васильевич

были и духи, и дуэли, и отравления, и убийство преступного отчима, и поджог замка, и

даже такая диковинка, как театр в театре. Сейчас он думал, что пылкому и веселому

Ричарду Бербеджу очень трудно придется в этой роли отцеубийцы и поджигателя. Но что

делать? Именно такие пьесы и любит публика. Надо, надо найти ключ к герою - понять, кто же он есть на самом деле, объяснить его поступки.

Он смотрел на Эссекса.

Эссекс вдруг бросил перо и встал.

– Ну, все, - сказал

он с коротким вздохом.
– Готово!
– Он слегка махнул рукой.
– А как

ваша новая датская хроника, сэр?
– Он особенно выделил слово "сэр", ведь именно ему

был обязан Шекспир своим дворянством.,

– Пишу, - ответил Шекспир, присматриваясь к бледному лицу графа, с которого

глядели на него быстрые, беспомощные глаза.
– Все пишу и пишу.

– Ах, значит, не удается?
– весело спросил Эссекс.
– Ну, ничего, ничего. Вы молодец! Я

всегда любил смотреть ваши трагедии. А эта хроника - ведь она о цареубийстве, кажется?

А? Года два тому назад шла в вашем театре трагедия об том же Гамлете. Так ведь и вы

пишете об этом? Так, что ли?

– Так, - сказал Шекспир.

– "Гамлет, отомсти!" - вдруг вспомнил Эссекс и засмеялся.
– Вот все, что я запомнил.
–

Он подумал.
– Два года, говорю? Нет, много раньше. И шла она не у вас, а у Генсло. Там, помню, выходил на сцену здоровенный верзила в белых простынях и эдак жалобно

скулил: "Отомсти!" Словно устриц продавал. Дети плакали, а было смешно.

Драпировка у двери заколебалась, и вошел Ретленд.

Эссекс повернулся к нему.

– Вот мистер Виллиам зовет нас к себе в "Глобус", - сказал он весело.
– Обещает скоро

кончить свою трагедию. Пойдем, а?

Ретленд сухо пожал плечами.

– Нет, пойдем, обязательно пойдем, - засмеялся Эссекс.
– Правда?
– Он подошел к

Ретленду и положил ему руку на плечо.
– Ну, так как же наши дела?

– Мы ждем, когда вы кончите писать, - сдержанно ответил Ретленд.

– Ничего, ничего, - ответил Эссекс, не желая понимать его тон.
– Только вы не вешайте

голову. Мы еще поживем, еще посмотрим хронику нашего друга! Мы еще многое

посмотрим!"Гамлет, отомсти!" вдруг прокричал он голосом тонким и протяжным, и губы у

него жалко дрогнули, а глаза по-прежнему смеялись.
– "Отомсти за меня, мой Гамлет!" Как

жалко, - обратился он к Шекспиру, - что завтра в вашем "Ричарде II" не будет таких слов.

– А они были бы нужны?
– вдруг очень прямо спросил Шекспир.

– Очень нужны. Ах, как они были бы нужны мне завтра!

Ретленд нахмурился - его друг болтал, как пьяный. Он никогда не мог понять близость

Эссекса к актерам, зачем граф так любит проводить с ними столько времени?

Что ему от

них нужно? Разве компания ему эта голоштанная команда? Конечно, что говорить, театр -

вещь отличная. Он сам мог неделями не вылезать из него. Только менялись бы почаще

постановки. Но одно дело актер на сцене, когда он наденет королевские одежды и

копирует великого монарха, а другое дело, когда он пришел к тебе, как к равному, да и

развалился нахал нахалом в кресле. Что ему нужно? За подачкой пришел? Так дай ему, и

пусть он уходит. Да еще добро, актер бы был порядочный, а то актер-то такой, что

хорошего слова не стоит. Вот верно говорит Эссекс: "Гамлет, отомсти!" Дальше-то этого

ему и не пойти. Играет тень старого Гамлета в чужой трагедии, а своего "Гамлета"

напишет и все равно дальше тени не пойдет. Вот какой он актер! А к тому же выжига и

плут первой степени. Деньги дает в рост под проценты, скупает и продает солод,

земельными участками торгует, дома закладывает. На все руки мастер, этот актер, только

вот жаль - играть порядочно не умеет. Слуги да призраки - и все его роли. Дворянство ему

достали, так теперь он и рад стараться, лезет в дом и руку сует: "сэр Шекспир". Он

угрюмо посмотрел на Эссекса. Тот сразу же понял его взгляд.

– Я сейчас сойду вниз!
– сказал он мирно.
– Только поговорю с сэром Виллиамом о

завтрашнем представлении.

Ретленд повернулся, пожал плечами и вышел из комнаты. Эссекс подождал, пока

занавес на двери перестал колыхаться, и подошел к Шекспиру.

– Вот, мистер Виллиам, какое дело-то, - сказал он.
– Приходится обращаться к вам...

Опасное это дело для вас, но... что же возьмешь с актера! Пьеса ведь разрешена.
– Он

вдруг горько усмехнулся.
– Да, дорогой, завоеватель Кадикса, усмиритель Ирландии - и

обращается к черни! Ну и что же ладно! Я довольно жил и всего навидался. Да! И

хорошее, и плохое! Все, все видел, - он говорил теперь медленно, вдумываясь в каждое

слово.
– Я солдат, милый Виллиам, а английские солдаты что-то сейчас не любят умирать в

постели. Даже и в королевской!

Он поднял голову, посмотрел на Шекспира и вдруг по одному тому, как граф медленно

и сонно опускает и поднимает веки. Шекспир понял, как страшно устал этот человек, как

ему все надоело, все раздражает и хочется только одного, чтобы, наконец, все кончилось и

он спокойно мог лечь и выспаться.

– Пусть, пусть, - сказал вдруг Эссекс громко и запальчиво, но так, словно говорил сам

с собой.
– Я прожил довольно, чтобы узнать, что на свете нет ни плохого, ни хорошего. Все