127 часов. Между молотом и наковальней
Шрифт:
И вот теперь разочарование охватывает меня, я целиком и полностью осознаю бесперспективность попыток как-то освободиться из этой ловушки. Вчера я уже один раз пришел к такому выводу и решил ждать спасения, но сегодня надежда вспыхнула во мне с новой силой, и тем тяжелее сейчас переживать неудачу. Я вытаскиваю ноги из петель, при этом плечи безвольно падают. Отвязываю весь полиспаст и опять сажусь отдыхать в своей обвязке. Я безутешно вздыхаю, изо всех сил стараясь не разрыдаться. Я на грани полного отчаяния.
Из этого состояния мне удается вытащить себя воспоминаниями о своих аспенских друзьях. Я представляю себе, как они собираются на работу, как готовятся к отвальной Леоны. Уже завтра к этому часу они определенно поймут, что случилось неладное, забеспокоятся, и поиски наконец-то начнутся. Угасшая было надежда на спасение разгорается вновь. В конце концов, я ничего пока не проиграл по сравнению с тем, что было вчера, я опять жду помощи.
Каждый
Жажда заставляет память вернуться к девятнадцатилитровой канистре воды, которую я купил в Моабе, — еще полная на три четверти, она сейчас лежит в моем пикапе. Я думаю о двух литровых бутылках «Гаторада», купленных мною в грин-риверском мини-маркете поздним вечером пятницы. Они валяются где-то на полу под пассажирским сиденьем вместе с апельсинами и грейпфрутами, кексами, буррито и прочей подобной едой, вытряхнутой из пакета во время тряски по грунтовой дороге. Я помню, как выглядят эти грейпфруты на коврике, я почти ощущаю их сочность. Я купил их специально для того, чтобы съесть сразу после возвращения из кольцевого маршрута по каньонам Блю-Джон и Хорсшу. После долгого путешествия вкус фруктов особенно восхитителен. Мой язык прижимается к нёбу, тоскующему по сочной влаге, и, прежде чем эта тоска возьмет верх над разумом и заставит меня разом выпить оставшиеся двести миллилитров воды, я вытряхиваю образ грейпфрутов из головы.
Безделье порождает во мне беспокойство, поэтому я снова обдумываю свое положение. С полиспастом я больше возиться не буду. Это так же бесполезно, как ковырять камень напильником из мультитула. Похоже, мои возможности кончились. Я в двадцать пятый раз перебираю оставшиеся варианты освобождения, должно быть, подозреваю, что какой-то из них упустил.
Но я еще всерьез не рассматривал возможность ампутации — вчера я даже не пытался разрезать кожу, остановился. Почему? Не был готов, боялся, что все это плохо кончится? Я помню, как вид лезвия, приближающегося к руке, ошарашил меня, как от этого возникла тяжесть в желудке. Я совершенно не уверен в качестве жгута, который смастерил вчера из стропы, и, возможно, моя боязнь — это просто знак того, что проблему нужно обдумать тщательнее. Чтобы выбраться из каньона, продраться через все щели, спуститься дюльфером с двадцатиметрового отвеса и потом пройти еще тринадцать километров — и все это с рукой, ампутированной в экстремальных условиях, — для этого нужен жгут высочайшего класса. В конце концов, мне плевать, если от безупречного жгута пострадают остаточные ткани руки или кровеносные сосуды. Я должен решить основную проблему — не умереть от потери крови. Так как же мне сделать хороший жгут, если я решусь на ампутацию? Я уже вытащил трубку-гидратор из кэмелбэка, но она не годится — слишком жесткая, я не смогу завязать узел и плотно обернуть ее вокруг руки. Стропа тоже не годится, она неэластичная и не сможет принять форму руки, вряд ли удастся затянуть ее так туго, как мне нужно. Итак, мне нужно что-то более гибкое, чем трубка кэмелбэка, и более упругое, чем… Стоп! Вот именно — упругое! Неопреновая изоляция трубки от кэмелбэка достаточно эластична, податлива, но при этом прочна и упруга.
Мне удалось решить проблему, и я ликую. Потом вытаскиваю изоляцию из рюкзака, куда бросил вчера все необходимое, когда примерялся к хирургической операции. И как я не подумал об этом раньше? Левой рукой я дважды обматываю тонкий черный неопрен вокруг правого предплечья на несколько дюймов ниже локтя. Потом при помощи зубов завязываю простой узел, затягиваю его насколько возможно, после чего накладываю еще два-три узла. Беру карабин — тот самый, с фиолетовой маркировочной стропой, который использовал вчера, — прощелкиваю его под неопрен и закручиваю шесть раз. Неопрен сильно вдавливается в кожу и плотно зажимает руку. Я поправляю волоски на коже под повязкой, но все еще больно. Боль даже нравится мне чем-то, возможно тем, что жгут работает. Я вижу, как предплечье от жгута до зажатой кисти меняет бледно-розовый цвет на бледно-серый, как живот у снулой рыбы. От локтя до жгута рука, наоборот, становится багрово-красной. Отлично! Это гораздо эффективнее стропы! Боль в руке нарастает, но удовлетворение от хорошо проделанной работы превосходит ее. Я доволен собой и этой болью от жгута не
Я готов к следующему шагу. Беру мультитул и вместо напильника выщелкиваю лезвие — длинное и тупое лезвие, забыв, что специально для операции оставил острое и короткое. Вместо того чтобы направить кончик ножа в ямку между сухожилиями на запястье, подвожу лезвие к верхней части предплечья. Удивляясь сам себе, надавливаю и медленно веду лезвием по руке. Ничего не получается. Хм. Я повторяю разрез, сильнее нажимая левой ладонью на ручку мультитула, — и опять никакого результата. Ни пореза, ни крови — вообще ничего! Вытаскиваю короткое лезвие и начинаю с силой пилить взад-вперед по предплечью, с каждой безрезультатной попыткой расстраиваясь все больше. Вконец рассерженный, я сдаюсь. Просто охренеть. Как, спрашивается, я собирался разрезать кости и сухожилия, если этот проклятый нож не берет даже кожу? Пошло оно все на хрен!
Разъяренный и озлобленный, я кладу нож на валун, выстегиваю карабин и ослабляю турникет. Через минуту слабый кровоток появляется в моей правой руке, и на коже, там, где я пытался пилить ее ножом, проступают небольшие саднящие царапины. И это все, чего я смог добиться! Эти царапины — единственное свидетельство того, что я и вправду пытался ампутировать себе руку.
Душераздирающее зрелище, Арон, душераздирающее.
Теперь только ждать.
Ш-ш-ш-ш-ух, ш-ш-ш-ш-ух, ш-ш-ш-ш-ух — сверху кружит черный ворон. Я смотрю на часы: 8:15. Ровно в это же время он появился надо мной и вчера. Интересно, это один и тот же ворон? Разумеется, да. Наверное, у него где-то внизу каньона гнездо. Как-то это дико, что птица прилетела в то же время, что и вчера. Такое потрясающее чувство времени у животного кажется мне неестественным. Возможно, определенное положение света на стенках каньона или температура воздуха будят в птице какой-то инстинкт, который говорит, что пора лететь наверх, где можно найти какую-нибудь еду. Я не знаю.
Более предсказуемо и не менее пунктуально, час спустя солнечный луч появляется на своем месте, и в 9:35 я вытягиваюсь для десятиминутного ритуала — приветствую солнце. Итак, ворон пролетел, солнце пришло — я закончил всю утреннюю рутину. И в этот момент впервые с начала своего заключения чувствую давление в мочевом пузыре. Я снимаю ножные обхваты, расстегиваю молнию на шортах и разворачиваюсь, чтобы помочиться. Песок моментально впитывает мочу, быстрее, чем успевает образоваться хотя бы маленькая лужа, — такое ощущение, что даже быстрее, чем моча достигает земли. Она пахнет не хуже и выглядит не темнее, чем два дня назад, когда я мочился последний раз. И тут я чувствую еще один зов природы. Я снимаю поясной ремень обвязки и приспускаю шорты в попытке облегчиться. Не хотелось бы гадить прямо здесь, в каньоне, но у меня просто нет выбора. Однако мое беспокойство по этому поводу оказывается чисто теоретическим — это ложная тревога.
Устав от стресса утренних надежд, вспыхнувших и погасших, я позволяю мозгу отвлечься. Вспоминаю, как в ноябре на фестивале горных кинофильмов «Банф» я встретил австралийского туриста Уоррена Макдональда. На фестивале показывали его фильм про то, как пешее путешествие по Тасмании стоило Уоррену обеих ног. Мы встретились за ужином, и Уоррен рассказал мне подробности. Он оставил напарника в лагере и отлучился по нужде. Пересек ближайший ручей, сделал свои дела, а на обратном пути решил потратить несколько минут на то, чтобы немного полазать по камням, лежащим на берегу реки. И когда он нагрузил один из больших камней, тот опрокинулся прямо на Уоррена, раздробил ему ноги и придавил ко дну неглубокого ручья. К тому моменту, когда напарник Уоррена забеспокоился его отсутствием, начался ливень, и поток, в котором лежал Уоррен, стал прибывать. Спасателям понадобилось два дня, чтобы освободить пострадавшего. Камень размером с автомобиль снимали с него гидравлическим подъемником. Следующим вечером я посмотрел фильм об этом случае и был потрясен документальными кадрами, на которых Уоррен прижат булыжником. Поразило меня и то, что впоследствии он смог восстановиться, научился пользоваться протезами и вернулся в горы. Через два года после несчастного случая Уоррен совершил восхождение на пик Федерации — одну из самых высоких и самых отдаленных гор в Тасмании.
Сейчас, угодив сам в капкан на дне каньона Блю-Джон, я особенно сочувствую Уоррену. Даже смешно, что я стал вторым человеком, о котором я узнал за последние полгода, что тот попал в ловушку, придавленный камнем. Хотя, возможно, были и другие, я не знаю. Теперь мне интересно, как Уоррен справлял нужду, пока был придавлен камнем, и я завидую тому, что его напарник был поблизости и помощь была вызвана очень быстро. Если бы только со мной кто-то был… История Уоррена вдохновляет меня: если я переживу это приключение, то наверняка вернусь к своим путешествиям, к своим восхождениям. Я, конечно, не смогу давать фортепианные концерты, как это было в колледже, но, господи, какая ерунда.