1918. Хюгану, или Деловитость
Шрифт:
"Возможно, — согласился Хугюнау, — но почему?" "Убийство и убийство в ответ., многим пришлось пожертвовать собой, дабы родился Спаситель, сын, которому позволено построить храм".
Хугюнау осторожно поинтересовался: "Вы имеете в виду государство будущего?"
"С одними профсоюзами это нереально". "Так… о том же самом речь идет в статье майора?" "Нет, об этом речь идет в Библии, но только пока еще никто не вычитал это".
Хугюнау погрозил Эшу пальцем: "А вы тертый калач, Эш, И вы думаете, что наш стрелянный воробей майор не заметит, что вы тут исподтишка вытворяете с Библией?" "Что?"
"Ведете коммунистическую пропаганду". Эш оскалил крепкие желтые зубы: "Да вы просто идиот". "Грубить может каждый, так что же вы думаете о государстве будущего?"
Эш напряженно задумался: "Вам же невозможно ничего объяснить, но одно уж позвольте сказать: когда люди снова начнут разбираться в Библии, тогда не нужен будет больше никакой коммунизм и никакой социализм… настолько мало смогут дать французская республика или германский кайзер".
"Ну, тогда, стало быть, все-таки революция, а вы расскажите-ка только все это майору".
"Я расскажу ему все это так же спокойно". "Тут он уж просто безумно обрадуется, а что будет потом, когда вы сместите кайзера?"
Эш ответил: "Господство Спасителя над всеми людьми". Хугюнау бросил взгляд в сторону госпожи Эш: "Вашего сына, стало быть?"
Эш посмотрел на жену; возникло впечатление, славна бы ом испугался: "Моего сына?"
"У нас нет детей", — вставила госпожа Эш.
"Вы же сказали, что ваш сын возведет храм", — ухмыльнулся Хугюнау,
Но для Эша это было уж слишком: "Уважаемый, вы богохульствуете, Вы настолько глупы, что богохульствуете или же перекручиваете смысл сказанного…"
"Он не хотел сказать ничего предосудительного, — попыталась разрядить обстановку госпожа Эш, — обед совершенно остыл, пока вы тут спорили".
Эш замолчал, ожидая, когда принесут кукурузный пирог.
"Знаете, как-то мне частенько приходилось сиживать за столом с одним молчаливым пастором", — сказал Хугюнау.
Эш продолжал хранить молчание, но Хугюнау не сдавался: "Ну, так что же есть в этом господстве Спасителя?"
Госпожа Эш уставилась на мужа глазами полными ожидания: "Скажи же ты ему",
"Символ", — буркнул Эш.
"Интересно, — оживился Хугюнау, — тогда это вот эти священники?"
"Боже милостивый, да для вас, должно быть, все равно, что выдвигают в качестве аргументов, это безнадежное дело, о господстве церкви вы, наверное, еще ничего не слышали, И он хочет быть издателем газеты!"
Тут уж Хугюнау со своей стороны был возмущен до глубины души: "Так, значит, выглядит ваш коммунизм, если он действительно так выглядит… а подсунуть все это вы хотите священникам, поэтому и стремитесь уйти в монастырь, чтобы эти, в рясах, еще больше набивали свое брюхо, а для нас тогда не останется даже хлеба наполовину с опилками… С таким трудом заработанные деньги он хочет бросить в пасть этой компании. Нет, тут мне мое честное дело действительно куда дороже вашего коммунизма".
"К чертям, тогда идите и занимайтесь вашим делом, но если вы ничему не хотите научиться, то хоть не упорствуйте со своими ограниченными — да, я так и говорю, ограниченными! — воззрениями в стремлении издавать газету. Есть вещи несовместимые!"
На что Хугюнау с гордым видом сообщил, что, найдя его, не грех было бы и обрадоваться; с объявлениями, при том, как это дело вел некий господин Эш, "Куртрирскому" в течение года пришел бы конец. Полный ожидания, он подмигнул госпоже Эш, предполагая, что в этой практической области она поддержит его. Но госпожа Эш, убирая со стола кукурузный пирог, положила руку — Хугюнау опять с раздражением заметил это — на плечо супруга, она не особенно внимала речам, а просто сказала, что есть вещи, которые мы- вы, дорогой господин Хугюнау, и я — не так-то легко можем усвоить, И Эш, с торжественным видом вставая из-за стола, поставил точки в дискуссии: "Учиться вам нужно, молодой человек, учитесь открывать глаза".
Хугюнау вышел из комнаты. "Церковно-елейная болтовня", — подумал он. Hai'ssez \es ennemis de la sainte religion [27] . Да, merde, blagueurs [28] , он был готов уже возненавидеть, но кого он должен был возненавидеть, не поддавалось определению. D'ailleurs je m'en fous [29] . Стук моющихся тарелок и неприятный запах смываемых остатков пищи, доносившийся из кухни, сопровождал его до самой деревянной лестницы и напомнил до удивления отчетливо родительский дом, и он представил себе свою мать на кухне.
27
Ненавидеть врагов святой веры
28
Дрянь, болтуны (фр.).
29
К тому же начхать мне на это (фр.).
46
Несколько дней спустя из-под пера Хугюнау вышло следующее письмо?
Его высокородию господину коменданту города майору
Йоахиму фон Пазенову
Опт. Секретного донесения № 1
Место назначения Ваше высокородие господин майор!
Покорнейше ссылаясь на касающийся данного вопроса разговор, участие в котором почитаю за честь, нижайше позволю себе доложить, что вчера у меня была встреча с красноречивым господином Эшем и некоторыми элементами. Как известно, по нескольку раз на неделе господин Эш встречается с подрывными элементами в кафе "У Пфалъца", а вчера он любезно предложил мне пойти с ним. Кроме одного мастера с бумажной фабрики, некоего Либеля, там также были один рабочий с указанной фабрики, имя которого из-за преднамеренно нечеткого произношения я не разобрал, два пациента военного госпиталя, у которых было увольнение, а именно унтер-офицер по имени
Бауэр и канонир с польской фамилией. Чуть позже подошел еще доброволец из минометного отделения. Его фамилия Бетгер, или Бетцгер, или что-то в этом роде, упомянутый Э. обращался к нему "господин доктор". Инициатива с моей стороны, дабы перевести разговор на военные события, далее и не потребовалась, говорили прежде всего о возможном окончании войны. В частности, вышеупомянутый доброволец высказывался в том духе, что дело идет к концу, поскольку австрияки полностью выдохлись. От солдат танкового взвода наших союзников, проследовавшего через наш населенный пункт, он слышал, что в Вене то ли итальянскими летчиками, то ли предателями была взорвана крупнейшая пороховая фабрика и что австрийский флот после убийства своих офицеров переходил на сторону противника, ему в этом воспрепятствовали лишь немецкие подводные лодки. Канонир ответил, что поверить в это трудно, поскольку немецкие матросы тоже больше не хотят во всем этом участвовать. Когда я спросил, откуда у него такие сведения, он сказал, что от одной девушки из организованного здесь публичного дома, в котором проводил свой отпуск один финансист с флота. После славной битвы в Скагерраке, рассказывала она, ссылаясь на финансиста, а на нее ссылался канонир, матросы отказываются продолжать службу, а довольствие команд тоже далеко от идеала. После этого все сошлись на том, что всему должен быть положен конец. Производственный мастер подчеркнул при этом, что война приносит выгоду только большому капиталу и что русские были первыми, кто разобрался в этом. Эти подрывные идеи выдвигались также Э., который ссылался при этом на Библию, но я могу, исходя из опыта моего общения с господином Э., с уверенностью сказать, что он преследует при этом мнимо духовные цели и что церковное добро для него, что бельмо в глазу. Очевидно, для прикрытия готовящегося заговора он предложил основать общество по изучению Библии, что, впрочем, у большинства присутствующих вызвало насмешливо-отрицательную реакцию. Чтобы с одной стороны от него, а с другой стороны от финансиста узнать побольше, после того, как удалились оба пациента госпиталя и рабочий с фабрики, по моему предложению мы посетили публичный дом. Хотя мне и не удалось получить там дополнительных сведений о финансисте, но поведение господина Э. становилось все более подозрительным. Доктор, который, вне всякого сомнения, был завсегдатаем в этом заведении, представил меня со словами: это господин из правительства, ему следует оказать хороший прием, из чего я понял, что Э. испытывает по отношению ко мне определенные подозрения и поэтому призывает своих сообщников вести себя со мной осторожно. После этого мне не удалось расколоть господина Э., и хотя он по моему предложению и за мой счет выпил очень много, подтолкнуть его, вопреки обыкновению, к тому, чтобы поискать комнату, не удалось, внешне он остался совершенно трезвым, это состояние он использовал для произнесения в салоне громких речей о несоответствии христианству и о пороке, витающем в такого рода заведениях. Когда добровольно ушедший на войну доктор объяснил по этому поводу, что подобные дома поддерживаются военной администрацией по медико-санитарным соображениям и поэтому их необходимо считать военными объектами, он отступил от своей оппозиционной точки зрения, к которой, впрочем, снова вернулся по дороге домой.
Не рискуя сегодня больше утомлять, расписываюсь в моем глубочайшем почтении и искренней готовности быть и в дальнейшем к вашим услугам
С уважением Вильг. Хугюнау
PS. Позволю себе дополнительно сообщить, что во время заседания в кафе "У Пфальца" господин Эш упоминал о том, что в местной тюрьме содержится один или несколько дезертиров, которые должны быть расстреляны. После этого также им было высказано всеобщее мнение, что бессмысленно сейчас, перед концом войны, расстреливать еще и дезертиров, ведь и без того пролито достаточно крови. Господин Эш высказал мнение, что по этому поводу необходимо провести акцию. Имеет ли он в виду насильственные или какие-либо иные действия, он не сказал. Мне бы хотелось еще раз подчеркнуть, что я считаю упомянутого Э. волком в овечьей шкуре, который прикрывает свою хищную сущность благочестивыми разговорами. Еще раз к услугам.
С уважением вышеозначенный
Закончив донесение, Хугюнау посмотрел в зеркало, чтобы убедиться, удается ли ему та ироничная гримаса, которая так часто раздражала его в Эше. Да, письмецо было состряпано мастерски; он правильно делал, что когда-то придирался к этому Эшу, и эта приятная мысль так взволновала его, что он тут же представил себе радость, которую испытает майор при получении документа. Он задумался над тем, а не должен ли передать письмо лично, но потом решил, что будет лучше, майор получит донесение служебной почтой. Итак, он отправил подписанное письмо, не забыв предварительно вырисовать на конверте большими буквами три раза подчеркнутое "Лично в руки".
Но Хугюнау заблуждался; майор совершенно не обрадовался, найдя на своем письменном столе среди документов сие послание.
Это было пасмурное утро, капли дождя стекали по оконным стеклам канцелярии, а в воздухе пахло или серой, или гарью. За этим письмом скрывалось нечто отвратительное и насильственное, и не знал майор да и не его была обязанность знать, что всегда является насилием, если кто-то предпринимает попытку связать собственную действительность с действительностью других и проникнуть в нее; тут в голову ему пришли слова "ночные призраки", и казалось, что он должен защищать себя, должен защищать свою жену и своих детей от чего-то, что было не его миром, а каким-то болотом. Помедлив, он еще раз взял в руки письмо; в принципе, ни в чем нельзя упрекнуть человека, насильственная деятельность которого просто незаметна, который всего лишь исполняет патриотический долг и пишет донос, и если это принимает характер противоречивой и не пользующейся уважением деятельности агента-провокатора, то вряд ли можно винить в этом необразованного человека. Но поскольку все это, собственно, было непостижимо и не поддавалось пониманию, то майор испытывал один лишь стыд, что доверился человеку более низкого духовного уровня, и его лицо под седыми волосами слегка покраснело. Тем не менее комендант города не мог себе позволить просто так бросить документ в корзину для бумаг, во многом это была служебная обязанность продолжать с умеренным недоверием наблюдение за подозрительным лицом, следить за ним в определенной степени с расстояния, что позволяло бы предотвратить возможную беду, которая могла бы угрожать родине со стороны господина Эша.