1928 год: ликвидировать ликвидаторов. Том 2
Шрифт:
От неприятных мыслей меня оторвал голос молодого летчика, лет двадцати с небольшим на вид, одетого в теплый летный комбинезон и в летный шлем с меховым подбоем. Приглашая занять места в тесном салоне самолетика, парень громко говорил прямо мне в ухо, перекрывая гул мотора:
— Казань — это вторая столица нашей авиации после Москвы! И самолеты здесь самые лучшие. Это немецкий «Юнкерс — 13», специально оборудованный для удобства пассажиров, так что располагайтесь, товарищ Менжинский!
Тут же он и представился, галантно подав руку Эльзе, которая уже выглядела совсем замерзшей в своем пальтишке:
— Меня зовут Егор Байдуков. Я поведу машину.
— А вы не боитесь лететь в пургу, молодой человек? — спросила Эльза, которую тоже пугала перспектива ночного полета в плохую погоду.
— Не боюсь, гражданочка. Летал уже не один раз, — уверенно ответил пилот. И добавил:
— Я в любую погоду летать умею.
— Так ведь не видно же ничего, — все еще сомневалась Эльза.
— Это на земле не видно. А когда выше облаков взлетим, то видимость прояснится, — заверил ее летчик.
А я вспомнил, что Байдуков был одним из выдающихся советских летчиков-испытателей. Кажется, с 1930 года он служил в научно-исследовательском центре ВВС. Летал он и с Леваневским и с Чкаловым, участвовал в сверхдальних перелетах через Северный Ледовитый океан, за что получил звание Героя Советского Союза. Но, это все будет потом, вернее, было в той прежней моей истории. А пока он, кажется, служил где-то под Москвой. И я не понимал, как он здесь оказался. Потому прямо спросил, проорав Байдукову в ухо, чтобы перекрыть шум самолетного двигателя:
— Насколько я понимаю, вы не в Казани службу проходите. И мне неясно, почему именно вы нас повезете?
Он немного стушевался, но ответил честно:
— Да, товарищ Менжинский, я на подмосковном аэродроме служу в Отдельном авиационном корпусе, а сюда перегонял военный самолет. Но, начальство попросило меня лететь с вами, поскольку опыт подобных полетов имею. Я же разные типы самолетов хорошо знаю, потому что их испытываю. А местные летчики лететь в пургу отказались.
— Значит, вы нас выручаете? — спросила Эльза.
Байдуков кивнул. А она, плюхнувшись рядом со мной на двухместный диванчик в заднем торце крохотного салона, похожего на автомобильный, сказала:
— Что ж, тогда полетели уже!
Удостоверившись, что мы разместились нормально, привязались ремнями и дополнительно закрылись теплыми одеялами, специально приготовленными для утепления пассажиров, летчик закрыл дверцу салона снаружи, оставив нас с Эльзой наедине. Обоих своих охранников я перед полетом отпустил, решив, что толку от них при опасном обороте событий после приземления все равно будет маловато. Я не сомневался, что если меня решат арестовать на аэродроме прибытия, то ради моего ареста пошлют достаточно большую оперативную группу, вооруженную до зубов. Сопротивление, в таком случае, будет бессмысленным, а гибель молодых бойцов в перестрелке получится напрасной и ляжет еще одним тяжелым камнем на мою совесть. К тому же, если эти парни полетят сейчас с нами, то риск погибнуть в полете увеличится для всех нас. Ведь лишние два пассажира создадут дополнительную весовую нагрузку на примитивный самолет с маломощным двигателем.
Байдуков прокричал что-то обслуживающему персоналу, оставшемуся на земле, махнул им рукой и, ловко запрыгнув в полуоткрытую кабину, расположенную перед пассажирским салоном, но полностью изолированную от него стеклом, опустил на лицо большие полетные очки. Там, внутри кабины, все это время находился второй пилот, выполняющий, видимо, обязанности штурмана, который и поддерживал обороты двигателя в режиме прогрева, пока мы грузились в это летающее «чудо» немецкой техники. Впрочем, для 1928 года, по сравнению с другими самолетами, «Юнкерс» с несчастливым обозначением модели тринадцатым номером выглядел еще не так уж плохо. По крайней мере, крылья у него имелись не в избытке, в отличие от распространенных в этом времени бипланов или «летающих этажерок», как их еще называли. «Юнкерс-13» был самым обыкновенным монопланом с низким расположением крыльев, сделанным из дюраля, немного горбатенькой формы, но, в целом, вполне сносный. В чем мы с Эльзой скоро убедились, когда самолет довольно быстро разогнался на своих лыжах по заснеженной взлетной полосе и уверенно набрал высоту, преодолев толстый слой низких снеговых облаков без каких-либо особо неприятных ощущений для нас.
Стартовали мы неплохо. Облачность осталась внизу, а наверху сначала вокруг нас простиралось во все стороны необъятное ночное небо, усыпанное звездами, а потом начался рассвет. И восходящее солнце словно бы посылало свои первые лучи нам вдогонку. Ведь мы летели с востока на запад. Вот только скорость нашего полета ненамного превышала скорость обычного автомобиля на шоссе двадцать первого века. Потому летели мы до Москвы достаточно долго.
Салон самолетика, вроде бы, даже немного отапливался, но этого явно не хватало при том холоде, который стоял на высоте, да и одеяла, выданные нам летчиком, помогали слабо. К тому же, самолетный салон не был полностью герметичным, потому на высоте дышалось трудновато, а никаких кислородных масок не предусматривалось. Впрочем, поскольку летчики тоже получали все «удовольствия» от полета, слишком высоко они и не забирались. И, глядя им в спины, покрытые инеем, сквозь стекло переднего обзора, я недоумевал, почему же конструкторы этого самолета не позаботились полностью остеклить кабину пилотов. Пожалели дополнительные стекла, наверное?
Эльза мерзла сильнее меня, поскольку была одета полегче. Я же предусмотрительно пододел при покидании бронепоезда под пальто и пиджак теплый свитер, который очень помогал сохранять тепло. И моей секретарше приходилось пытаться согреться, постоянно прижимаясь ко мне. А я обнимал ее и укутывал одеялом, согревая. Она призналась, что до этого момента никогда не летала на самолетах. Чему я нисколько не удивлялся, поскольку и в прошлой моей жизни не каждый человек даже в двадцать первом веке пользовался самолетами. Были и такие среди знакомых, кто просто панически боялся летать, всегда предпочитая наземный или водный транспорт. Но, Эльза не боялась, а говорила мне томным шепотом прямо в ухо, потому что шум мотора с плохой звукоизоляцией обычным разговорам в полете не способствовал:
— Эх, Вячеслав Рудольфович, чего только секретарша не сделает ради любимого начальника! Даже летать научится, если надо!
Если не считать холода, разряженного воздуха, сильного шума мотора, дрожания корпуса самолета и того, что никто, конечно, нас не кормил, то полет, можно считать, прошел нормально. Во всяком случае, с посадкой повезло. Когда мы приземлялись на подмосковном военном аэродроме, не было ни снега, ни облаков. Видимость оказалась отличной, а вокруг нас над столицей начинался новый январский день, ясный и морозный.
Глава 26
Когда самолет снижался, заходя на посадку, я внимательно всматривался в летное поле, боясь увидеть посланцев Ежова, встречающих меня с целью ареста. Но, никого подозрительного с воздуха я не заметил, хотя это и не означало, что они не затаились внутри ангаров или в небольшой диспетчерской башенке. Возле стоящих на летном поле самолетов находились какие-то люди, но они, вроде бы, не проявляли особого интереса к нашей посадке, занимаясь своими делами. Судя по всему, то были обыкновенные авиационные техники.
Впрочем, как только наш самолет коснулся заснеженной взлетной полосы своими лыжами, подняв по сторонам фонтаны снежинок, от ангара встречать нас все-таки кто-то выбежал. Но, человек этот был один. Когда самолет уже остановился, а мужчина приблизился, я узнал в нем еще издалека Глеба Бокия, на бегу придерживающего свою шляпу гангстерского фасона, чтобы она не улетела, отчего казалось, что он по-военному отдает мне честь. Бокий выглядел озабоченным, лицо его осунулось, глаза покраснели от нервного напряжения и недосыпания, а под глазами лежали тени, чему я, учитывая последние события, не удивлялся. Да и сам я, наверняка, выглядел не лучше. Но, раз Глеб получил телеграмму о моем прибытии самолетом, которую я поручил отправить ему Кандыбина из Казани, расставаясь с ним на аэродроме, значит дела все-таки еще не приняли самый худший и драматический оборот. И это немного обнадеживало.