1937
Шрифт:
И после февральско-мартовского пленума темп исключений ускорился не сразу. Следующим на очереди оказался Ягода, преследование которого прошло через несколько этапов. Спустя несколько месяцев после его перемещения с поста наркома внутренних дел на пост наркома связи он был переведён в запас органов НКВД при сохранении за ним звания генерального комиссара безопасности (в январе 1937 года это звание, равнозначное маршальскому званию в армии, было присвоено также Ежову). На февральско-мартовском пленуме Ягода обвинялся скорее в служебной халатности, чем в прямых государственных преступлениях.
31 марта 1937 года Политбюро направило всем
Арест Ягоды был первым случаем ареста члена ЦК до принятия обязательного уставного решения о его выводе из состава Центрального Комитета (не говоря уже о том, что, вопреки Уставу партии, принятие таких решений стало производиться опросным порядком, без обсуждения вопроса об исключении на пленуме ЦК в присутствии исключаемых). 3 апреля было принято решение Политбюро, которым Ягода был «отрешён от должности наркома связи… ввиду обнаруженных должностных преступлений уголовного характера» [1127]. Таким образом, кроме узкой кучки посвящённых, никому, включая членов ЦК, не было ясно, за чистую уголовщину или же за «участие в заговоре» арестован бывший глава всемогущей тайной полиции. Очевидно лишь то, что арест Ягоды, имевшего прочную репутацию палача и авантюриста, большинством членов ЦК был встречен с неподдельным одобрением.
Сама процедура исключения из состава ЦК приобрела в 1937 году следующий характер. Членам и кандидатам в члены ЦК рассылались бланки с формулировкой предложений Политбюро, на которых следовало сделать запись в форме, выбранной по своему усмотрению. На бланках, касавшихся Ягоды, мы встречаем разнообразную палитру записей — от лаконичного «Я — за» (Кржижановский) до эмоциональных приписок такого рода: «За!!! И особо приветствую, что мерзавца разоблачили (Жуков)»; «Считаю действия Политбюро совершенно правильными, целиком их одобряю и голосую за исключение из партии и ЦК изменника Ягоды. Иванов» [1128].
Следующий тур репрессий, сопровождавшихся единогласным одобрением членами и кандидатами в члены ЦК исключений и арестов своих товарищей по Центральному Комитету, наступил в конце мая 1937 года — в связи с «раскрытием военно-политического заговора». Ещё до ареста Тухачевского, Рудзутака, Якира и Уборевича из состава ЦК было исключено несколько его «гражданских» членов и кандидатов. 17—19 мая были приняты два решения, утверждавшие соответствующие предложения Политбюро. В первом из них указывалось: «На основании имеющихся материалов, в которых член ЦК ВКП(б) Кабаков обвиняется в принадлежности к контрреволюционному центру правых, исключить Кабакова из состава ЦК ВКП(б) и из партии с передачей его дела в Наркомвнудел». Второе решение было связано с массовыми репрессиями, развернувшимися в Грузии. Кандидат в члены ЦК Элиава и член Центральной ревизионной комиссии Орахелашвили были исключены из состава этих органов по обвинению в том, что они «знали о контрреволюционной работе грузинского троцкистского центра, но скрыли об этом от ЦК» [1129].
20—22 мая было утверждено опросом ещё одно постановление Политбюро: «Ввиду того, что по показаниям ряда арестованных участников антисоветской организации правых (Ягода, Смирнов А. П., Прокофьев, Карахан, Гибер и др.) член ЦК ВКП(б) Уханов изобличён как активный член контрреволюционного заговора против советской власти — исключить Уханова из состава членов ЦК ВКП(б) и из партии и передать его дело органам НКВД» [1130].
Таким образом, до июньского пленума ЦК из его состава было исключено тринадцать человек и двое (Томский и Гамарник) в преддверии ареста покончили жизнь самоубийством [1131].
Приложенные к стенограмме июньского пленума бланки голосования показывают, что записи на них, как правило, повторяли в кратком или развёрнутом виде формулировки, содержавшиеся в предложениях Политбюро. Некоторые из записей свидетельствуют о животном страхе голосующих за собственную судьбу и об их желании продемонстрировать особое усердие в поддержке предложений об исключении и аресте их товарищей. Так, кандидат в члены ЦК Вейнберг 26 мая направил в ЦК ВКП(б) (точнее говоря, в сталинскую канцелярию) письмо следующего содержания: «Сегодня, когда я проголосовал за исключение из партии Рудзутака и Тухачевского, мне вспомнилось, что, голосуя за исключение из ЦК и из партии Кабакова, Уханова, Элиавы и Орахелашвили, я случайно упустил приписать слова: „и передачи их дел в НКВД“. Сообщаю, что я голосую не только за исключение из партии всех этих контрреволюционных предателей и изменников партии, Соввласти и Родины, но и за передачу их дел в НКВД, расправу с этими злейшими врагами народа по всей строгости законов СССР» [1132].
Непосредственно в преддверии пленума Политбюро приняло ещё два постановления по кадровым вопросам. Одно из них (от 14 июня) освобождало Розенгольца от поста наркома внешней торговли. Тем не менее Розенгольц, в 20-е годы примыкавший к левой оппозиции, не был исключён из ЦК на июньском пленуме.
Второе постановление (от 16 июня) освобождало члена ЦК Румянцева от обязанностей первого секретаря Западного обкома КПСС «ввиду выявленных бывших связей (последнего)… с врагом народа Уборевичем» (Западная, ныне Смоленская, область входила в состав возглавлявшегося Уборевичем Белорусского военного округа).
Ко времени июньского пленума решение таких вопросов всецело перешло в ведение «малого Политбюро» или, говоря официальным языком, постоянной комиссии при Политбюро в составе Сталина, Молотова, Ворошилова, Кагановича и Ежова (последний не был в то время даже кандидатом в члены Политбюро). Эта комиссия, образованная 14 апреля 1937 года, создавалась «в целях подготовки для Политбюро, а в случае особой срочности — и для разрешения вопросов секретного характера, в том числе и вопросов внешней политики» [1133].
Прежде чем перейти к освещению работы июньского пленума, обратим внимание на один факт, по-видимому, во многом определивший сугубую свирепость его решений. В июне 1937 года Троцким была направлена телеграмма в ЦИК СССР, формально являвшийся тогда высшим органом государства. «Политика Сталина,— писал Троцкий,— ведёт к окончательному как внутреннему, так и внешнему поражению. Единственным спасением является поворот в сторону советской демократии, начиная с открытия последних судебных процессов. На этом пути я предлагаю полную поддержку» [1134].