1937
Шрифт:
Во-вторых, реабилитация Тухачевского и его соратников во многом диктовалась соображениями верхушечной борьбы за власть, развернувшейся после смерти Сталина. Обнаруженные Жуковым и Серовым (тогдашним министром госбезопасности) в секретных архивах документы неопровержимо доказывали, что в организации процесса генералов активное участие принимали Молотов, Каганович и Ворошилов. Обвинение в причастности к уничтожению лучших советских полководцев способствовало политической дискредитации этих лиц.
При пересмотре дела Тухачевского была сохранена в неприкосновенности версия об отсутствии за подсудимыми какой-либо вины, включая попытку ниспровергнуть
Ещё более удивительным представляется тот факт, что на эту статью отсутствуют ссылки почти во всех зарубежных работах о «большом терроре». Плимак и Антонов объясняют это замалчивание следующим образом: «Если книга „Тайная история сталинских преступлений“ быстро стала бестселлером, то письмо в „Life“ от 23 апреля 1956 года просто затерялось в потоке информации, шедшей после XX съезда о преступлениях Сталина» [1124].
На наш взгляд, дело обстоит далеко не так просто. Замалчивание версии, изложенной Орловым, объяснялось тем, что она вступала в разительное противоречие с концепцией об абсолютной произвольности всех сталинских репрессий, прочно утвердившейся в западной советологии и с прилежностью первых учеников повторенной в 80—90-е годы нашими «перестройщиками» и «демократами». Эту концепцию, отрицавшую наличие какого бы то ни было сопротивления Сталину и сталинизму в большевистской среде, грозила разрушить версия об антисталинском заговоре.
Между тем эта версия куда убедительней объясняет поведение полководцев на следствии и суде, нежели традиционное объяснение причин их «признаний» исключительно применением физических пыток (на такого рода объяснениях зиждется концепция художественных произведений, обращённых к данной теме,— романов «Страх» Анатолия Рыбакова и «Заговор против маршалов» Еремея Парнова).
Двух- или трёхнедельные истязания, как бы они ни были мучительны, едва ли могли сломить этих мужественных людей до степени полной утраты человеческого достоинства и способности сопротивляться позорящим их провокационным наветам.
Версия Орлова позволяет выстроить логическую цепь поступков и Сталина, и его жертв. Полководцы (видимо, в союзе с некоторыми старыми большевиками) приступили к подготовке антисталинского заговора в конце 1936 года. Отдельные, не до конца проверенные и не вполне надёжные слухи об этом, по-видимому, доходили до Сталина, который сразу же начал готовить превентивный встречный удар. В этих целях была задумана и осуществлена операция по добыванию подложных «документов» о пораженческой, шпионской и вредительской деятельности генералов. «Неопровержимость» этим «документам» должно было придать то обстоятельство, что информация о них поступила от главы дружественного Советскому Союзу государства (Бенеша), а сами документы были получены сложным путём советской разведкой от разведывательной службы враждебного государства (гестапо).
На следствии и процессе по делу Тухачевского была сооружена новая амальгама. Тухачевского и его соратников судили не за заговор против Сталина, а за служение фашистским державам. Обвинение в подготовке антисталинского переворота было адресовано им
Генералы отнюдь не стремились к установлению в СССР военной диктатуры. Они хотели восстановить большевистский режим и поэтому выбрали такой мотив свержения Сталина, который мог перетянуть на их сторону большинство ЦК. Конечно, даже если Сталин и был действительно агентом охранки (этот факт, оспариваемый многими серьёзными историками, окончательно не прояснён и в настоящее время), это преступление не шло в сравнение с преступлениями, совершёнными им во время пребывания у власти. Но преступления Сталина-диктатора либо были закреплены официальной санкцией высших партийных органов (например, депортация «кулаков» или репрессии за оппозиционную деятельность), либо осуществлялись в атмосфере строжайшей секретности даже от руководящих партийных деятелей (убийство Кирова, фабрикация фальсифицированных дел и процессов). Деятельность же Сталина в качестве агента-провокатора против собственной партии, с точки зрения тогдашнего партийного менталитета, служила самым убедительным доказательством нелегитимности его правления.
Можно предположить, что в ходе сверхспешного следствия, сопровождавшегося пытками и издевательствами, следователям удалось убедить некоторых подсудимых в подложном характере документов, изобличающих Сталина как провокатора, и тем самым посеять в их сознании «комплекс вины» по отношению к Сталину. Этим можно объяснить и ложные признания как средство искупления этой «вины», и униженный характер предсмертного письма Якира Сталину, и целый ряд других загадок поведения генералов на следствии и суде.
В заключение коснёмся различия целей, стоявших перед нами и перед авторами реабилитационных справок по процессам 1936—1938 годов. Цель этих справок состояла в том, чтобы вскрыть явные неувязки, противоречия и прямые подлоги в материалах следствия и суда и на этой основе опровергнуть все обвинения, предъявлявшиеся жертвам процессов.
Наша цель состоит в том, чтобы распутать сталинские амальгамы, т. е. отделить фантастические и нелепые обвинения от свидетельств действительно антисталинской деятельности подсудимых. Двигаясь этим путём, можно объяснить и события, произошедшие на июньском пленуме ЦК 1937 года, устранившем последние препятствия на пути великой чистки.
LV
Июньский пленум ЦК
Из состава ЦК, избранного XVII съездом, до конца марта 1937 года была изгнана сравнительно небольшая часть. В 1935 году был исключён один (Енукидзе), в 1936 году — два человека (Сокольников и Пятаков). Понадобилось почти полгода (от августа 1936 до конца февраля 1937 года), чтобы исключить из ЦК двух бывших лидеров «правых». Судя по речам выступавших на февральско-мартовском пленуме, они считали, что Бухарин и Рыков будут последними жертвами в составе тогдашнего ЦК. Даже Ярославский, лучше других знавший о ненависти Сталина к бывшим оппозиционерам, в своей речи говорил: «Надо надеяться, что мы в последний раз в Центральном Комитете нашей партии обсуждаем вопрос об измене членов и кандидатов в члены ЦК» [1125].