1941. Козырная карта вождя. Почему Сталин не боялся нападения Гитлера?
Шрифт:
В первую очередь, из свидетельств личного помощника, секретарши и шофёра фюрера следует, что его устранение никак нельзя было считать невозможным. Вот что написал по этому поводу Линге, который в интересующий нас период проводил с Гитлером больше всего времени: «После моего возвращения из плена в России я был удивлён утверждениями – которые повторяются до сих пор – о том, что было практически невозможно приблизиться к Гитлеру, чтобы убить его. Это неправильно. Любой, обладающий хитростью, умением и решимостью, мог уничтожить Гитлера в любой из многочисленных удобных моментов, имевшихся для этого» («With Hitler to the end», с. 12). Понятно, что, если кто и обладал в те времена всеми перечисленными качествами в полной мере, то это были сталинские спецслужбы... Бывший шофёр Гитлера Кемпка сообщает интересный штрих в отношении тех самых «моментов». Оказывается, фюрер любил время от времени проехаться по ночному Берлину в скромном «Фольксвагене» – дабы спокойно проинспектировать архитектуру города («I was Hitler’s Chauffeur», с. 24). Важную информацию на этот счёт можно найти и в воспоминаниях Кристы Шрёдер, процитировавшей аффидавит (заверенное заявление) бывшего личного адъютанта Гитлера Отто Гюнше от 26 марта 1982 года: «... Никогда не существовало приказов проверять сумки персонала гитлеровской штаб-квартиры при входе и выходе из ставки, «фюрер-бункера» и жилых блоков сотрудников. После покушения 20 июля 1944 года не работавшие в «фюрер-бункере» посетители должны были сдавать свои пистолеты охране из РСД, а их папки и портфели проверялись» («He was my chief», с. 93). Иными словами, вплоть до середины 1944 года любой из сотрудников гитлеровского окружения или его гостей мог (сознательно или невольно) пронести с собой всё, что угодно, – включая оружие, бомбу или пробирку с патогеном.
Линге поясняет и основную причину удивительно философского отношения «бесноватого» к вопросам личной безопасности: «Он не опасался покушений на свою жизнь... Когда кто-нибудь поднимал вопрос о его безопасности, он обычно говорил: «Ни один германский рабочий не причинит мне вреда». Он не верил и в то, что на него может покушаться кто-то ещё – по крайней мере, до 1944 года. Он отвергал все очевидные меры предосторожности как чрезмерные... Он верил (и часто говорил об этом), что его бережёт «провидение» и что одного лишь присутствия телохранителя из СС было достаточно, чтобы отпугнуть любого потенциального убийцу. Более серьёзно он относился к возможности его насильственного устранения зарубежными противниками...» («With Hitler to the end», с. 12). Что ж, считаю, что Гитлер был абсолютно прав, опасаясь угрозы из-за рубежа... Согласен я и со следующим утверждением Линге: «Разумеется, любому, кто захотел бы уничтожить Гитлера «лицом к лицу», пришлось бы пожертвовать своей жизнью. Желающих пойти на такое не нашлось, и это, по-видимому, было единственной причиной того, что Гитлер дожил до дня своего самоубийства в апреле 1945 года» (там же, с. 13). Правда, Линге ошибается в том, что желающих пожертвовать собой не нашлось: их вполне хватало как минимум среди оперативников советских спецслужб. Как мы уже знаем из воспоминаний П. Судоплатова, в 1942–1943 годах НКВД не стал устранять Гитлера не из-за отсутствия «комсомольцев-добровольцев» (таких только в Берлине и его окрестностях ещё с весны 1941 года прятались десятки), а потому, что товарищ Сталин решил, что теперь «бесноватый» полезнее ему живым (пусть и не до конца здоровым).
Сообщает Линге и о том, что тов. Сталин был не одинок в своём желании покончить с главным нацистом: «Известных попыток покушения на жизнь Гитлера, – рассказывает он, – буквально единицы. В некоторых случаях он был на волосок от гибели... Незадолго перед войной ( прим. автора: видимо, в 1939 году) адъютант принял для Гитлера букет роз от кого-то из толпы. После того как адъютант пожаловался на загадочное недомогание, букет был подвергнут тщательному осмотру, и обнаружилось, что шипы обработаны ядом. Это «цветочное» покушение привело к тому, что впоследствии всех цветов и прочих объектов следовало касаться исключительно в перчатках... Как-то Гитлеру, известному своей любовью к собакам, поднесли щенка. По неизвестной причине, животное было вне себя от ярости и искусало одного из членов эскорта» (там же). Впрочем, читая про отравленный букет и чрезмерно агрессивного щенка, трудно поверить в то, что покушавшиеся рассчитывали на гарантированный успех. А если так, то сомнительно, что за ними стояли серьёзные шпионские конторы – скорее, это были «любительские» покушения германских граждан, сводивших с фюрером личные счёты. То же самое можно сказать и о следующем эпизоде, описанном Линге: «В окружении ( Гитлера) было запрещено пробовать пищу, присланную из-за границы. Несмотря на запрет, в 1944 году я не устоял и отведал подаренных фруктов. Результатом стало жестокое отравление, диагностированное доктором Морелем – персональным врачом Гитлера, которое приковало меня к постели на несколько недель. Личный врач каждый день осматривал Гитлера, а рейхсляйтер Альберт Борман ( прим. автора: родной брат Мартина Бормана; интересно, что братья терпеть не могли друг друга) был обязан ежедневно пробовать не только пищу, но и воду» (там же, с. 14).
С течением времени Гитлер, по-видимому, почувствовал, что не может больше полагаться на «провидение» в той же степени, что и раньше. Линге отметил и это: «Гитлеру всегда везло (за исключением его ранений, полученных 20 июля 1944 года), но с течением времени он постепенно становился всё более осторожным» (там же, с. 13). Интересно отметить, что германский рабочий Эльзер, подложивший в конце 1939 года бомбу с часовым механизмом в мюнхенской пивной, где должен был выступать Гитлер (тот чудом избежал смерти: погибли лишь несколько «старых борцов»), не только не был расстрелян, но ещё и содержался в относительно комфортных условиях и изготавливал взрывные устройства по заказу фюрера до самой своей смерти (наступившей, по-видимому, не в результате казни эсэсовцами, а от английских авиабомб). «...Остаётся загадкой, – вполне справедливо замечает Линге, – почему Эльзер, которого Гитлер должен был бы стремиться уничтожить, оставался в живых почти до самого конца в обстановке, когда все мужчины и женщины, имевшие хоть какое-то отношение к графу фон Штауффенбергу, были перевешаны как животные... Немецкий коммунистический лидер ( Эрнст) Тельман и Эльзер были для него «людьми с характером», в которых он видел то, что вызывало его восхищение» (там же, с. 18).
Я не знаю, удастся ли мне или кому-то другому когда-нибудь обнаружить прямые доказательства подготовки, попытки осуществления и провала операции «козырная карта». Российские генералы от науки до сих пор упорно отпираются даже от давно ставшего очевидным факта подготовки Сталиным агрессии против Германии летом 1941 года. Как можно догадаться, ещё упорнее (с пеной на губах и криком, переходящим в тяжёлый хрип) они отрицали бы правильность моей теории. Ведь, если правдивость гипотезы Резуна-Суворова подтверждается тысячами независимых свидетельств, то информация о тайной операции, подобной «козырной карте», могла бы стать достоянием гласности исключительно в результате доброй воли российского руководства и хранителей российских архивов. Но полагаться на эту самую «добрую волю» я бы – по вполне понятным причинам – не стал. Даже если бы таковая и имелась, то слишком уж наивно было бы надеяться на то, что старавшийся не оставлять бумажного следа Сталин не побеспокоился об уничтожении документов, проливающих свет на такое. Как мне кажется, остаётся рассчитывать на то, что со временем будут обнаруживаться косвенные доказательства. И искать их, по моему мнению, сподручнее в германских архивах. В свете того, что случилось с Иоахимом Хофманом и некоторыми другими немецкими историками, поддержавшими Суворова, я бы не стал ожидать спокойной реакции тамошних «левых» на успешные результаты подобных поисков. Наконец, остаётся надежда на то, что после опубликования этой книги откликнутся ещё живые участники событий или их потомки... Впрочем, вполне возможно, что гипотеза о «железном аргументе» – всего лишь продукт моего воображения. Но торопиться отказываться от неё я бы не стал – по крайней мере до того момента, пока кто-нибудь не предложит концепцию, способную «объяснить необъяснимое» более элегантным образом.
Помогла бы повышенная боеготовность?..
Отдельно хочу остановиться на следующем. Дело в том, что единственными конкретными последствиями «предательства» таинственного собеседника Сталина стали отвод какого-то количества пехотных соединений от границы и временное снижение уровня боеготовности отдельных элементов приграничной группировки буквально на несколько часов. Утром 22 июня направившихся к жёнам командиров вернули бы в части посыльные, доложившие о ночных «провокациях». Даже полный крах операции «козырная карта» не привёл бы к катастрофе, если бы при осуществлении этой авантюры не ставилась на кон судьба всей кадровой Красной Армии и, по существу, самого СССР. Дело в том, что из-за «железной уверенности» вождя в успехе его шпионских затей Красная Армия так или иначе не готовилась к стратегической обороне. А потому таки состоявшееся «внезапное» нападение Вермахта всё равно привело бы к катастрофе. Я, например, не думаю, что советской стороне сильно помогло бы приведение в полную боевую готовность всехвойск первого стратегического эшелона ещё вечером 21 июня. Тем более что существует множество свидетельств того, что значительная часть частей и соединений приграничных округов так или иначе были подняты по тревоге (как правило, без «официального» её объявления) как минимум за два часа до германского нападения. Во всяком случае, именно такой вывод можно сделать в отношении фронтовой авиации (см., в частности, «Разгром 1941. На мирно спящих аэродромах...», – с. 346–350) и самых сильных мехкорпусов Красной Армии – 4-го и 6-го. В Одесском военном округе приведение авиации в полную боевую готовность вообще произошло одновременнос объявлением аналогичного состояния в частях Люфтваффе на Восточном фронте – в 23.00 по Москве(см. «Красная Армия в 1941 году», с. 420).
Разумеется, если бы им отдавали адекватные ситуации приказы, лётчики-истребители и зенитчики нанесли бы Люфтваффе 22 июня несколько б ольший урон (впрочем, он и так оказался немалым), и в первый день войны было бы уничтожено вдвое-втрое меньше советских самолётов. Были бы вовремя эвакуированы семьи комсостава, а немецкие орудия, ударившие по казармам в цитадели Бреста, не смогли бы сразу уничтожить сотни красноармейцев. В войсках было бы несколько меньше паники, а среди представителей командования фронтов и армий – больше организованности и порядка. Но изменило бы это исход приграничных сражений? Не думаю...
Это всё равно не компенсировало бы то, что:
1) три миллиона военнослужащих, горы боевой техники и гигантские военные запасы скапливались на самой границе и времени на их отвод назад не было. Иными словами, нельзя было за несколько часов сделать то, на что требовались несколько недель, а то и месяцев;
2) как минимум половина из этих трёх миллионов военнослужащих Красной Армии к началу войны находились на марше или в вагонах: они не имели возможности ни организованно вступить в бой, ни готовиться к обороне на линии «старой границы»;
3) гигантская советская группировка вообще не готовилась к стратегической обороне и, как уже было сказано, сделать за несколько часов то, что надо было осуществлять с начала апреля – то есть построить глубокоэшелонированную систему обороны, – всё равно бы не удалось;
4) у Красной Армии отсутствовали планы обороны как таковые. Поэтому после начала войны она и не пробовала обороняться (или отходить для организации прочной обороны), а всё время пыталась наступать – вплоть до конца июня;
5) несмотря на прекрасное техническое оснащение и хорошую индивидуальную подготовку бойцов и командиров, Красная Армия (как, впрочем, и все остальные армии мира той поры) значительно уступала немцам в тактическом плане, а также в умении координировать действия больших войсковых объединений и различных родов войск: всё это пришло лишь со временем.
Историки, рассказывающие о том, как Люфтваффе уничтожили в первый день войны 1200 советских самолётов (цифра эта, как вполне убедительно показал М. Солонин в своей книге «Разгром 1941. На мирно спящих аэродромах...», многократно завышена: действительно огромные потери ВВС понесли при последующем «перебазировании» в тыл, когда тысячи зачастую полностью исправных самолётов были просто оставлены немцам), как-то забывают, что сами советские лётчики в основном остались живы(а это главное!), и что даже после первых «внезапных» ударов 22 июня у ВВС Красной Армии и Военно-Морского Флота только на Западе имелись ещё девять-десять тысяч боевых самолётов, да ещё как минимум столько же – в глубине страны. В частности, вообще не пострадали элита ВВС – флотская и дальняя бомбардировочная авиация, а также истребительные корпуса ПВО, защищавшие главные мегаполисы страны. 22 июня практически не понесли потерь сменившие места дислокации (переехавшие «из леса – в лес») советские механизированные части и соединения, а в распоряжении Жукова и Тимошенко по-прежнему имелось в несколько раз больше танков и орудий, чем у напавших немцев. К Днепру и Западной Двине подтягивались гигантские резервы – миллион военнослужащих второго стратегического эшелона, у Красной Армии сохранялось многократное техническое превосходство над противником, а на границах с Финляндией и Румынией вообще было относительно спокойно.