20 лет
Шрифт:
Преподавательницу - психологичку звали Мариной Андреевной. Эта приятная на вид молодая, улыбчивая женщина произвела несколько более выгодное впечатление, но опять-таки заинтересованности в предмете не пробудилось нисколько. Вообще я возлагала высокие ожидания на пары по психологии, а что на выходе? Снова скучнейшая диктовка лекций, первая из которых называлась "Возникновение психологии как науки. Основные отрасли психологии". Ну да, допустим, это введение в предмет, я понимала, надеясь, что в дальнейшем нас ожидают какие-то тренинги, семинары, дискуссии - что-то, с помощью чего мы могли бы на практике познакомиться с этой наукой, что-то вынести для себя в жизнь, но нет. Семинары заключались в подготовке рефератов и их публичном представлении, то есть, опять же, в
К концу учебного дня наша группа действительно при инициативе Ани и пары ребят направилась в бар. Я же побрела в одиночестве гулять по городу. Возвращаться домой желания не было. Шагала, слушая через наушники "Placebo", смотрела на улицы, с которыми когда-то мечтала проститься. Прошла мимо школы, вспомнив недавний последний звонок, выпускной. В груди щемило. А как не щемить? Я не являлась в школе очень уж общительным человеком, и тех, с кем у меня были доверительные отношения, пересчитать можно по пальцам, но эти люди были. Были. Я чувствовала их поддержку, их участие в моей жизни, своим присутствием в которой они немного да скрашивали нерадостные домашние будни. А что после? Ничего. Ничего, кроме пустой дыры и бессилия от невозможности заполнить её. Но я держалась. Что ещё оставалось? Названивать бывшим одноклассникам и плакаться, жаловаться, как мне плохо? Как паршиво от осознания собственной никчёмности? Собственной слабости и тупизма, по вине которых я не сумела поступить туда, куда хотела, и начать новую жизнь? Никому это не интересно. Все те люди, которых мне не хватало, ушли в будущее, я же осталась в прошлом. В моей жизни ничего не менялось, кроме утреннего маршрута и появления ощущения полнейшего тупика. После неудачного экзамена, разочаровавшись в себе, я потеряла и желание писать. Появился страх, коего прежде не было, и то, что могло стать моим спасением, стало ещё одним поводом для принятия факта того, что моя жизнь, по сути, не содержала в себе ни малейшего смысла. Я не знала, куда меня несло и несло ли вообще. Скорее просто барахталась на месте, понимая, что доплыть до берега уже не сумею, но и тонуть всё ещё не хотелось. Что-то держало.
С утратой отца я смирилась. Скучала, конечно, жутко, но знала, что он поступил так, как считал нужным. Хотелось лишь, чтоб душа его всё-таки обрела желанный покой. Кассету "Наутилус Помпилус" спрятала в дальний угол шкафа, мне и без того было паршиво. Что стало с квартирой, где жил отец, не знаю. Вероятнее всего, её делёжем занялись тётки и сёстры отца, я на это имущество не претендовала. Задевало лишь то, что все вещи, книги, всё, чем он жил, чем дышал, наверняка было собрано в мешки и вывезено на свалку. Если при жизни человек был никому не нужен, то кому могут быть нужны напоминания о том, что он вообще был? Жил, спал, ел, читал, страдал. Пил. Последний факт для родственников оказался самым веским. Отец пил, потому его запросто можно было вычеркнуть из жизни, из памяти. Представить, что нет и не было никогда такого человека, который сам загубил себя, свою жизнь и уважение в глазах окружающих. Грустно. Будь отец последней моральной тварью, плюющей в души людей, но обладающей дорогой иномаркой, престижной работой, влиятельными связями, его цена оказалась бы куда выше. И потерю такого человека родственники переживали бы куда трогательнее. Парадокс.
Тем вечером я гуляла до тех пор, пока не стемнело. Мама не звонила, сама я тоже не стала названивать и предупреждать, что приду поздно. Если б можно было вообще не возвращаться, я была бы счастлива, однако счастье всю жизнь было для меня далёкой, недосягаемой вспышкой.
Переступив порог квартиры, тут же осознала, что моё положение попахивало неприятностями.
– Нашлялась?
– произнёс отчим, пристально глядя на меня, стоя в проёме кухни.
Не отвечая на его взгляд, я разулась, прошла в комнату. Он, разумеется, взбесившись подобному игнору, тяжёлыми шагами направился следом.
– Я с тобой, дрянь, разговариваю.
– Что я опять не так сделала? Время только десять доходит, - процедила я, встретившись с испуганными глазами брата.
– У тебя мозги вообще есть? Ты хоть немного соображаешь, когда делаешь что-то? Ты из дома последняя уходила?
– Я, а что?
– Ты в курсе, что входную дверь оставила открытой? Ладно, мы с матерью на обед приехали, а если б кто-то залез? Ты вообще не соображаешь что ли, блядь?
– Я не могла не закрыть, - пролепетала я, ошарашенная услышанным. Не знаю, что тем утром на меня нашло, но обычно перед уходом я несколько раз проверяла, закрыта ли дверь.
– Видно, смогла. И так живёшь за мой счёт, совесть бы имела дорожить этим.
– Ничего ведь страшного не произошло. Ничего не украли, всё на месте.
– Да если б украли, я бы с тобой не так разговаривал, говно. Живёт ни забот, ни проблем не зная, вместо того, чтоб шляться до ночи, по дому матери лучше б помогала. Мать с работы приходит вечером, бегом на кухню несётся ужин готовить, а дочери, видите ли, некогда, она гуляет.
– Вы же сами сказали, что моей едой только свиней можно кормить!
– вскрикнула я на эмоциях.
– Ради чего мне готовить? Ради кого?
– Учиться потому что надо! Не раз в год у плиты стоять, а каждый день. Институт закончишь и кому ты нужна-то такая будешь? Ни готовить не умеет, ни стирать, ни убираться нормально. Думаешь, так и будешь на шее у меня сидеть?
– Не волнуйтесь, это последнее, о чём я мечтаю. Закончу институт, вы меня никогда тут больше не увидите.
– Ты три месяца назад точно так же говорила, - рассмеялся он.
– "Сдам экзамены, уеду, и вы меня не увидите больше!". Ну что, уехала?
Я выскочила из комнаты, закрылась в туалете.
– Кир, - раздался мамин голос.
– Выходи давай. Мне помыться надо. Иди поужинай.
Я не недолюбливала этого человека, именуемого моим отчимом, нет. Это было б слишком мягко. Я презирала его голос, его поджатые губы, прищуренные глаза, наливавшиеся при крике кровью, его волосатую спину, широкий приплюснутый нос, красные щёки. Его омерзительный образ являлся мне в кошмарах. Когда это происходило, я просыпалась в диком страхе, и самым ужасным было то, что наяву сон продолжался. Меня, как собаку, посадили на цепь, но не физически. Морально. Ни сбежать, ни вырваться не могла. Мама лишь мотала головой, не зная, что делать.
– Не связывайся с ним, - твердила она мне всякий раз после очередного скандала.
– Пусть орёт, пусть говорит, что хочет, ты слушай и молчи. Сама ведь знаешь, что с ним бесполезно разговаривать.
– Мам, как молчать? Как, скажи? Кто он мне, чтоб вообще так со мной разговаривать? Чем я обязана за такое обращение?
– Он обеспечивает тебя, этого мало?
– Он? Ты обеспечиваешь меня, не дядь Саша. Если б не наша квартира, с чем бы он остался? Я имею полное право на эту крышу над головой и не считаю, что, живя тут, должна ему. Ты сама всё понимаешь.
– А кому ты это докажешь? Я разве не предупреждала тебя, когда ты решила не уезжать?
– Мам, у меня выбора не было, не понимаешь? Ты б не потянула ту сумму за обучение. И это не считая того, что нужно ещё и жить на что-то. Чем-то питаться.
– Выкарабкались бы как-нибудь. Ты б нашла подработку, совмещала с учёбой. В Москве с этим нет проблем, это в нашей дыре студенткой фиг куда устроишься.
– Мам, как сложилось, так сложилось. Я не хочу обсуждать это.
На такой ноте каждый раз заканчивались наши с мамой дискуссии касательно её любимейшего мужа. Я нисколько не виню её. Она не желала мне зла. Её положение неопределённости, быть может, было ещё хуже, чем выпало мне.