300 лет
Шрифт:
Подсадной американец с фальшивой бородой перемахнул через барьер. Прошел и по-хозяйски уселся в кресло.
Невозмутимая Дэйзи подошла сзади, схватила самозванца поперек туловища и под вздох ужаса, пробежавший до самого купола, швырнула прочь.
Больше слониху на манеж не выпускали.
Держали в загоне, ожидая, когда она облагоразумится.
Дэйзи же стояла спокойно, неторопливо пережевывая захваченные из России веники. Она не собиралась голодать.
Она просто бастовала.
Словно чувствуя, что на нее устремлены все взгляды.
Что как назло, даже афишу американцы снабдили лаконичной надписью – «Elephants from the USSR !!!».
И отсутствие слонов перечеркивало саму идею гастролей.
Вокруг Дэйзи бегали все, кто был свободен от выступлений и возни со своими зверями.
Наконец догадались привести к ней в загон верблюда.
Адольф стоял рядом со слонихой, невозмутимый и высокомерный, как всегда.
Дэйзи поглядывала на него своими маленькими глазками в обрамлении редких черных ресниц. И обмахивалась ушами на американской жаре. Иногда тихонько трубила, порой касалась верблюда кончиком хобота. Адольф пожевывал что-то несуществующее, водя из стороны в сторону раздвоенными губами. И был явно солидарен с подругой, хотя не произносил ни слова.
Животные понимали друг друга, это было очевидным.
Они словно переговаривались, решив держать оборону.
И несмотря на общество друга, Дэйзи покладистей не стала. Наоборот, она уже не позволяла Фесунько даже просто вывести себя из загона.
А временами вдруг задирала хобот и трубила. Коротко и отчаянно.
Так, что в соседних загонах начинали волноваться слоны.
И тявкали встревоженные собаки.
И ученый осел, перепутав часовые пояса, разражался среди ночи долгим скрипучим криком.
Над цирком зверей в чужой стране нависло нечто гнетущее.
Лишь неутомимый Гриша без устали нарезал круги на своем маленьком вонючем мотоцикле, отрабатывая за всех.
Медведя не волновала реакция зрителей; он исполнял номер даже не за сахар.
Остальные тоже умели ездить, но Гриша по праву считался асом. Те просто работали. А он катался ради собственного удовольствия.
Больше всего на свете он любил лететь в клубах синего касторового дыма – с выпученными от усердия глазами, все равно куда и зачем.
Грише следовало родиться человеком; он сделался бы одним из великих мотогонщиков ХХ столетия.
Дай волю – он и сейчас помчался бы через всю Америку. До самой Канадской границы, потом в обратную сторону – до Мексиканской, потом еще куда-нибудь. Но увы, Гришу не выпускали дальше манежа.
Где он был готов летать по кругу целый день.
Но американцы жаждали слонов.
Которых не было.
Назревал международный скандал.
4
– И что вы намерены делать?
Невысокий человек в хорошо пошитом сером костюме, белой рубашке и при галстуке, вошел в номер Сидорова и прикрыл за собой дверь.
Замдиректора – такой же алкоголик, как и отстраненный Данилыч, только тайный и испытывающий на этой почве жгучую зависть к свободе последнего – собирался налить себе виски.
Услышав щелчок открываемого замка, он сунул бутылку под столик. Потом передумал, демонстративно наполнил стакан и, не разводя содовой, влил в себя. Мгновенно покрывшись испариной от спиртного, совершенно невыносимого на здешней жаре.
– Употребляете, – недобро констатировал гость.
Человек этот, присоединившийся к делегации перед отправкой автопоездом в Ленинград – где ждал океанский пароход – и с усмешкой назвавшийся Иваном Ивановичем, был приставлен органами госбезопасности. Он даже не слишком скрывал этого, нося в жару привычный для советских гэбистов костюм. И постоянно пытаясь придавить каждого своим темным взглядом. Наверняка в Союзе он имел погоны майора. А то и полковника.
– Употребляю, – злорадно кивнул Сидоров и налил второй. – Желаете?
– Нет. В отличие от вас, на работе не пью.
В голосе звучали металлические нотки, и Сидоров ощутил на себе тяжелый взгляд. Но замдиректора, коммунист и почти идеологический работник, не будучи даже дрессировщиком – на должность он, хоть и не любил о том вспоминать, вышел из коверных клоунов, причем не из самых талантливых – все-таки не боялся даже тигров. Поэтому устоять перед кэгэбэшным недомерком ему не составило труда..
Сидоров выпил еще. Ему стало совсем жарко, зато в голове прояснилось.
– Так что вы намерены делать? – тихо повторил «Иван Иванович».
– То, что могу, – ответил замдиректора. – То есть ни-че-го. Надо было в Союзе нас послушать. И не меня посылать, а Залевского. Он специалист и что-нибудь бы придумал.
– Списки проверял и кандидатуру утверждал не я.
– А какая хрен разница? Все вы одним миром мазаны.
– Ну вы… Я бы так не бросался словами.
– А что мне теперь? Дальше фронта не пошлют. Гастроли провалены. И мне все равно уже.
– Вы со слонами прежде работали? – неожиданно жестко перебил гэбист.
–Не больше и не меньше, чем прочие работники цирка.
– А этот ваш Фесунько?
– Этот мой Фесунько, да будет вам известно, дражайший Иван Иванович, – ответил Сидоров, с великим усилием подавив желание добавить пару матерных слов и ограничившись лишь сарказмом в голосе. – Не только Заслуженный работник культуры Эрэсэфэсэр, но, по совместительству, еще и лучший слоновожатый нашего театра зверей. И также прошу учесть, что в дрессуре слон – одно из самых трудных животных. Он только кажется добрым и покладистым. Но у него свой характер. Свой – понимаете? И на деле слон упрямей, чем десять ослов, вот так! Если слон не захочет что-то делать, или наоборот, решит поступать по-своему…