300 лет
Шрифт:
– Ты тут поосторожней, – предупредил замдиректора. – Она ведь теперь малохольная. Затоптать ненароком может.
– Это ты брось, – отмахнулся плотник. – Животное – не человек. И ничего плохого не сделает, если я сам ее первым не обижу.
Фесунько молча открыл калитку.
Плотник спокойно вошел в загон и принялся выламывать остатки изгрызенной опоры.
Дэйзи внимательно смотрела за его действиями.
Потом вдруг тихонько протрубила.
То ли от нового человека, то ли просто от снедающей
Данилыч повернулся и ласково погладил ее морщинистый хобот.
– Эх ты, Евдокия, – так переиначил он на русский лад ее иностранное имя. – Голова твоя – два уха… Такая большая – и такая глупая. Что же ты вытворяешь? Стоишь тут и не ешь ни хрена. Так ведь и окочуриться недолго.
Дэйзи моргнула маленькими глазками.
А потом вдруг подняла хобот и принялась с осторожным любопытством перебирать густую Данилычеву бороду.
Фесунько замер: за последнее время это было первым случаем, когда безучастная слониха чем-то заинтересовалась.
Наигравшись с бородой, Дэйзи подхватила с полу березовый веник и как ни в чем ни бывало захрустела ветками. Маленький рот ее, казалось, изогнулся в подобии улыбки.
Кто-то сбегал за директором.
Залевский на цыпочках подошел к загону. Он боялся признаваться даже себе во внезапной радости. Но перелом был налицо.
И с этого дня дело прошло на поправку.
Дэйзи начала есть.
Правда, Данилыч навещал ее каждый день. Гладил хобот, похлопывал по ушам. И приносил в кармане морковки. Слониха жевала их так, будто в жизни не ела ничего более вкусного.
Через некоторое время она снова начала работать.
Правда, на манеже Дэйзи теперь обязательно требовалось видеть Данилыча, сидящего напротив выхода в первом ряду.
Зато к привычным номерам прибавился еще один.
Слониха стала изображать парикмахера.
Ее выпускали, одетую в зеленый передник, из кармашка которого торчали огромные ножницы и расческа. На арене стояли кресло и зеркало. Как в настоящей парикмахерской.
Данилыч со своей бородой красовался на привычном месте.
Дэйзи окидывала взором ряды и, увидев друга, призывно трубила.
Плотник покорно перебирался через барьер и садился в кресло.
Дэйзи неуклюже накидывала белый пудермантель, хватала расческу и принималась трепать его бороду. Время от времени опуская хобот в ведро и окатывая Данилыча с головы до ног водой. Вместо пульверизатора.
Номер был исключительным и шел просто на ура.
Так все в цирке вернулось на свое место.
Дэйзи работала, еще лучше, нежели прежде.
Однако мудрый Залевский чувствовал, что все не так просто.
Работая с разными животными, он знал их отличительные особенности.
И если хищники при всей кажущейся опасности были абсолютно предсказуемы, то лишь один бог ведал, что творится
Хотя внешне все шло нормально, реально установилось странное равновесие.
Фесунько продолжал числиться слоновожатым. Однако главенство это оказалось номинальным. Дэйзи ему подчинялась, но с таким безразличием, что любому было ясно: все идет не от души. И в любой момент она может перестать слушаться.
Он не исполнял необходимой роли звена между слонихой и людьми. Настоящего контакта между слоном и вожатым – на котором держится работа животного в мире человека – не возникало.
Для Дэйзи на всем белом свете осталось лишь два близких и небезразличных живых существа.
Плотник Данилыч. И одногорбый африканский верблюд Адольф.
Впрочем, верблюда слониха полюбила еще при Новаке. И иногда упрямилась даже при прогулках вокруг цирка, настоятельно требуя, чтобы рядом с ней молча вышагивал Адольф.
Сейчас ей весь мир затмил Данилыч.
Залевский наблюдал отношения животного и человека и с удивлением понимал, что Дэйзи прониклась к Данилычу куда более сильным чувством, чем даже к своему прежнему Новаку. К маленькому кривоногому чеху она относилась дружелюбно, но не более того. А бородатого плотника любила. Возможно ли такое слово для описания отношения неразумного животного к человеку? Вероятно, следовало сказать как-то иначе. Но глядя на невероятную нежность, которую проявляла огромная слониха, становилось ясным, что этому слоновьему чувству не хватает лишь человеческих слов о любви.
Но не забыла слониха и своего друга из прежней жизни. Только если контакт с человеком требовал слов и осязания, то Адольфа ей оказывалось достаточным просто иметь в поле зрения.
Если Данилыч, отбывая свою новую службу, уже сидел в первом ряду цирка, то перед выходом на очередной номер Дэйзи настаивала, чтоб рядом был еще и верблюд. Она ничего не говорила. Просто отказывалась идти, если не видела, что перед ней ведут Адольфа.
Больше ничего не требовалось; верблюд даже не появлялся на манеже. Он стоял, удерживаемый погонщиком у края занавески. Так, чтобы Дэйзи, в любой момент бросив взгляд, могла увидеть своего горбатого друга и убедиться, что он никуда не делся.
И она блаженствовала на арене. Взглянув в одну сторону, видела улыбающегося Данилыча. Повернувшись в другую, замечала фигуру верблюда.
Адольф отличался невероятным терпением, и молча дежурил за занавесом весь номер Дэйзи. Вероятно, потому что за собой никаких талантов не знал.
Верблюд был обычным цирковым животным. Умел лишь кланяться, падать на колени, вставать и снова падать, и так далее. Однако, по настоянию дрессировщицы Надежды, его ввели в номер, где Дэйзи играла ученицу.