500 лет назад – 3.2, или Постельничий
Шрифт:
К государю снова позвали его часа через три. Тот встретил его в уже знакомых нам рабочих покоях. Нынче большой стол был пуст, и на него постельничий стал выкладывать привезенные с собой бумаги, сразу отдав грамоту от бывшего князя Рязанского государю. Пока тот читал короткую грамоту (князь Иван подтверждал согласие наказывать Ливонию вместе, излагал, как он это видит с участием московских войск, писал, что о встрече их со старцем все рассказано было Еропкину, и перечислял, что (со слов старца) записано было ими из того, что они сами важнейшим считают, да с его посланником же и передано, а подробности ему же
–Тут, государь, все важно да срочное, и не выделишь ничего. Но вот это… тебе важнее всего будет, думаю…
Сверху листа было написано: «Вещества, что ядами не являются, однако ж о которых в будущем известно стало, что для человека вредны и до смерти довести могут». А дальше шло перечисление…
–Чтооо?!… – не сдержал крика князь Василий, прочитав первые строки. В дверь заглянул дневальный рында, но государь уже справился с собой, и лишь махнул тому рукой. Пока он читал и перечитывал лист, Еропкин успел подумать, что слухи по дворцу теперь пойдут, что в немилости он. Впрочем, как ему успели шепнуть свои, отсылка его зимой далеко на полночь, с невнятным поручением о проверке, и так многими приближенными к государю воспринялась, как признак высочайшего неудовольствия. Тем временем князь дочитал.
–Что… на словах сказывали? – сейчас он был грозен и зол. Эта злоба пока не имела направления выхода, но постельничий ни за что бы не позавидовал, найди она… на кого выплеснуться. Хотя здесь ситуация была иная:
–Если кратко, то колдуны-алхимики, государь, в изысканиях своих, впоследствии от волшебства да бесовщины откажутся, а будут лишь верные свойства у металлов да иных веществ определять. И про свинец, мышьяк, сурьму да ртуть выяснят достоверно, правда, до того, понятно, многие и многие людишки во всех странах от того сгинут… Золотое да серебряное шитье, вроде, сейчас так делается, киноварь где, да с красками, государь, особенно для тканей иноземных, так же дело обстоит, только там не смог старец тот сказать, все ли они… такие – сам не знает.
–Что же мне, в некрашеной сермяге ходить? – уже без крика, скорее про себя, сказал князь Василий, и продолжил чтение дальше. Дочитал, задумался на минуту, а затем, подняв глаза на Еропкина, хмыкнул почти весело:
–Молоко да мед, лен да шерсть… почаще мыться, баня… Да бабам, особенно в тягости которые, лицо не белить да не румянить, да детей до того же не допускать. Просто все как-то, а?…
–Так он и сказал, государь – согласился постельничий – ничего сложного. Да подарки вот еще иноземные, да одежды на торжествах…
–Что? – государь снова мгновенно подобрался.
–Взять все на одну, или сколько, особых швален и красилен, чтобы и постельное, и одежное для царской семьи – все под особым присмотром и шилось, и хранилось. Потому как, он сказывал, той же ртути самые вредные – пары, и злодей может любую вещь ей лишь сбрызнуть, а она потом и будет… отравлять все вокруг потихоньку. Или даже просто на пол пролить – Еропкин довольно точно передал рассказ старца, впрочем, тут тоже сложностей никаких не было – так что, если есть подозрение на злой умысел дарителей иных, так держать такое
–Ну, тут вреда нет никакого, да и просто, действительно… Займись, постельничий! – государь перешел на деловой тон – как раз оно тебе по должности полагается… Что еще из самого важного?
–Вот, государь – Еропкин подал три листа, скрепленные вместе. На первом был заголовок «Ливонская война и Смута». Эти листы князь Василий читал уже без спешки, сидя, а не как первый – чуть ли не на бегу. Он махнул и Еропкину на лавку, и тот присел сбоку, готовый в любой момент и за новыми листами потянуться, и по читанным подсказать. Государь читал… тяжело. Хмурил брови, стискивал кулаки. Даже зубами раз скрипнул, похоже, на том месте, где описывалось предательство чуть ли не всех его бояр и переход на сторону лже-царевичей (постельничий, конечно, и рассказ старца слушал внимательно, и читал все листы сам, еще в замке). И, когда дочитал и поднял взгляд – уже даже притворной веселости в том взгляде не было, совсем.
–Что… по этому на словах передали? – он махнул зажатыми в руке листками.
–Немногое, государь – вздохнул Еропкин – за давностью лет, и как у них там потом описано, три имени точных только вспомнил старец: князя Курбского, что в начале Ливонский войн убежит к литовцам, князя Пожарского, что после, в конце Смуты, спасет Русь, собрав последние силы да выгонит врагов из Москвы, да вот еще, по его словам не то Хворостин, не то Хворостинин – разобьет, еще до Смуты, огромное войско крымчаков…
–Хворостинины, верно – припомнил государь – захудалая ветка, из ярославских… Пожарские тоже, не сказать, чтобы… то в опале были, то просто бедствуют… а какой же из Курбских… предаст?!
–Звать его будут вроде Андреем – немедленно откликнулся Еропкин – и, старец сказывал, по годам – скорее всего, и не родился еще он…
–Ну да, четыре, а то и пять десятков лет еще – кивнул, соглашаясь, князь Василий – тут подумать надо… То, что этот старец про бояр пишет, оно… глубоко, конечно, но сам же и говорит, что одним махом тут не решить… Что у тебя еще? Показывай!
Постельничий внутренне был готов к еще одному взрыву государева гнева. Но – именно поэтому подал эти листы первыми. Однако, если весть о том, что его вроде как травят, государь воспринял ожидаемо, то вот вести о том, как вся земля русская по краю пропасти прошла, и устояла чудом – воспринял гораздо спокойнее. С виду… так-то опытный царедворец, хорошо знающий своего господина, уловил и тот самый гнев, сейчас запрятанный глубоко внутрь, и особый прищур глаз, означающий работу мысли… С боярскими родами, действительно, с налету рубить нельзя, они и без всяких старцев это знали… Поэтому Еропкин подал государю особый лист, где были перечислены темы всех отдельных малых грамот.
–Ага, вот они как сделали – понял князь Василий, вчитавшись – А что, удобно!
На листе были только заголовки. Кроме уже читанных двух, там было «оружейного дела развитие», «благородные и закабаление крестьянства», «соседних с Русью государств история, иначе важнейшие события, в них происходившие», «взятие Казани с Астраханью и дальнейшие с мусульманскими и кочевыми народами отношения», «бытие Церкви в государстве Московском и внутренние раздоры Церкви, в раскол перешедшие» и еще несколько.