7 октября
Шрифт:
Да, время остановилось, и Газа теперь влекла Глухова, как отсвет ядерного взрыва наводит полет мотылька. Начал он с того, что подвизался в группу волонтеров — возить еду солдатам на «Трехречье», на перекресток за Офакимом перед въездами на три военные базы. Обеды готовила Лиора, бездетная женщина лет пятидесяти, религиозная, с мужем, изнывавшим от безделья, благодаря чему он один за другим регистрировал патенты на фантастические изобретения. Так что один раз Глухову пришлось отбояриваться от покупки прибора, исцелявшего сердечно-сосудистую систему, — для лечения надо было прикладывать источник лазерного света к запястью. Лиора собирала деньги на обеды в фейсбуке [3], и Глухов явился к ней сначала с тысячей шекелей, на которые они вдвоем отправились в супермаркет за мясом для котлет. После он помогал ей раскладывать еду по индивидуальным подносам с ячейками из фольги, грузил триста обедов в свой Jeep Patriot и мчался в Негев. Дикая, по его понятиям, пустыня начиналась за Беэр-Шевой, он сворачивал на едва заметную на карте прерывистую дорогу — малолюдную в обычное время, но не в военное. Здесь теперь тянулись вереницей танковые тягачи, военные на личном транспорте откатывали с базы или возвращались из увольнения, бешеные «хаммеры» на обгоне уходили резко на обочину и так — справа — объезжали
Расстегивая ширинку, он сунулся на бруствер, но был отброшен живой изгородью, обжегся о колючки. У мигающего, но заглохшего джипа сидели два солдата: судя по доносившемуся запаху и звукам, один, сгорбившись, курил в кулак и горько плакал, второй стоял над ним и успокаивал. «Наверное, погиб кто-то из знакомых», — подумал Глухов и снова уселся за руль.
Подъезжая к «Трехречью», он позвонил Еве, и она уже ждала его у КПП с группой солдат. Потертые, грязные, замученные, спящие на пенках под навесами для машин или там, где придется, где упадешь после возвращения из Газы, они разобрали стопки еще теплых подносов в мгновение ока, стоило только открыть багажник, и Глухов остался наедине с Евой — корпулентной рослой девушкой с тремя серьгами в одном ухе и с плохой кожей, — с которой он познакомился несколько дней назад благодаря Лиоре, ее дальней родственнице.
— Спасибо вам, — устало сказала Ева.
— Скоро еще подвезу, — отвечал Глухов. — Может, вам что-нибудь другое надо?
В своей части Ева отвечала за складской учет снарядов для танкистов. Но, как и многие в армии, была мастером на все руки — однажды Иван видел, как она самостоятельно разгружала тягач: забралась в танк, завела мотор, высунулась из люка и с криком «Поберегись!» скатила махину на дорогу, чтобы газануть на развороте и, лязгая гусеницами, умчаться на базу.
— Нам нужны раскладные ножи, такие multitools, если знаете. В них пассатижи и разные отвертки. В танках полно всякой мелочи, которая постоянно развинчивается от тряски и надо завинтить обратно.
— Я понял, — ответил Глухов, повернулся, сел за руль и через неделю привез в часть десять коробок с ножами Leatherman и десять коробок с пиццей «Маргарита».
— Спасибо, — кивнула Ева, распаковав одну коробку c Leatherman, — как раз то, что надо.
Йони был холостяком, убежденным в собственной неприкосновенности, к которой относился как к непреложной ценности, едва ли не единственной, что имелась в его жизни. Только снайперская винтовка Beretta 501 (прицельная дальность — восемьсот метров), которую он называл «Нессия», «Несс», то есть с иврита — «чудо», и Ducati Diavel могли хоть как-то сравниться по значимости с его мужским одиночеством. Жилище Йони было, в сущности, бараком — црифом, оснащенным кондиционером и газовым котлом и самодельно выпестованным до самой последней детали дизайна. Цриф славился на всю Ницану (крытая стоянка перед входом была отделана пальмовыми листьями для шика). Йони звал домик гордо: бунгало. В нем было много всего такого, что можно найти в пустыне, подобно тому как дом рыбака оказывается полон выброшенных на берег предметов: замысловатых по форме просоленных коряг, напоминающих звероящеров, корабельных досок, бутылок, затертых до матовости волнами, и среди всего этого есть даже штурвал, из которого можно сделать круглый стол. Пустыня же дарила в основном монеты, принадлежавшие землям, соединенным когда-то караванными путями, и военное железо: в бунгало к дивану-раскладушке был придвинут стол со стеклянной столешницей, под которой в деревянном коробе с песком, как в террариуме, с подсветкой, были красочно разложены осколки мин с хвостатым оперением, горсти старых монет, пулеметная отстрелянная лента, погнутые пули с целым капсюлем и другая всячина, способная заинтересовать мальчишек, одним из которых навсегда остался хозяин этого жилища. Приглашения посетить цриф удостаивался лишь круг друзей, среди которых было много бывших учеников, прикипевших к педагогу. Вот и Глухов к Йони прикипел. Многое в бунгало было предназначено для кайфа и отдыха. Барная стойка под полками с початыми бутылками, перемежаемыми статуэтками тоненьких нубийских женщин, очаг с книгами на каминной полке, несколько нарядных кальянов на стеллажах из IKEA. Из камина иногда с оглушительным шорохом ссыпалась сажа, стояла чугунная газовая печь, зимой завораживавшая бегущими по огнеупорному стеклу языками пламени, по стенам были развешаны постеры фильмов Серджо Леоне и «Грязного Гарри», тоже с Клинтом Иствудом, два горных велосипеда на рэках и верстачные полки со столярными инструментами, даже три спиннинга, служившие хозяину во время редких выездов на побережье. Но главным убранством были разнообразные ковры, добытые в девяностых годах на блошином рынке в Яффо, — ими были застелены полы, кушетка и диван. И посреди этого тускло-пыльного великолепия на желтоватой шкуре небольшого белого медведя стояло бабушкино пианино, когда-то вывезенное родителями Йони вместе со шкурой контейнером из Таганрога. На обшарпанных лакированных поверхностях инструмента в нескольких местах была выцарапана свастика, и на крышке имелась надпись: Guter Gott von Foxtrott, behalte Andreas Tretner im Krieg. Глухов так и видел, как в оккупированном Таганроге компания пьяных фашистов собиралась вокруг многострадального пианино и лупила по клавишам, окутываясь сигаретным дымом. Да и здесь, в сионистской пустыне, вдрабадан расстроенный инструмент иногда осторожно и глухо крякал под пальцами выпившего нового гостя или по ночам, все еще храня в ссохшихся чреслах станины напряжение, издавал дергающие нервы звуки, похожие на произведение некоего авангардного композитора.
Шерлока Глухов решил с собой не брать: слишком старый
Приехав на следующий день в Ницану, Глухов крепко выпил (неизменный Grey Goose), а в последнее время он, когда напивался, плакал. Накануне он тоже, хотя и трезвый, хотел плакать, потому что завез старину Шерлока Ирине и пытался ее успокоить: увидев Ивана, она стала рыдать. Тогда он подумал, что это хорошо, что он привез ей собаку, поскольку Шерлок может отвлечь. Утром Иван похмелился и снова разревелся, заметив среди фотографий на стене портрет женщины в черном платке с Казанской иконой Божией Матери в руках. Лицо женщины, лет шестидесяти, одновременно выражало страдание и лучилось светом облегчения. И тогда Глухов вспомнил рассказ Йони. Будучи когда-то помощником консула в Украине, тот столкнулся с удивительным казусом. Единственный сын этой женщины на фотографии, Марии Прилипко, рожденный от еврея, с которым она давно развелась, отправился по учебной программе МАСА, старающейся заинтересовать молодых людей жизнью в Израиле, в Землю обетованную и сразу пошел служить в армию. На втором году службы он был убит на перекрестке Тапуах в теракте против солдат IDF. После гибели Виталия Прилипко-Зейденфельда его органы были распределены между шестью пациентами, ожидавшими пересадки: кто печени, кто почек, кто сердца, кто мочевого пузыря и легких. И консул не смог отказать этой женщине в репатриации, потому что по факту она являлась матерью сразу шести евреев, в чьих телах частично обрел новую жизнь организм ее погибшего сына.
В попытках подступиться к Газе, к пропасти — могиле благих намерений едва ли не всего человечества, — Глухову пришло в голову (все, что он делал в этот период, ему казалось, он делал от беспомощности) достать из пачки документов журналистское удостоверение международного образца, приобретенное во время короткого периода работы в Москве на радио. В последний раз удостоверение использовалось, когда он пытался получить скидку на билеты в Ватикан. Так он попал в главную свою разведывательную вылазку — реальную командировку от одного из малочисленных русскоязычных новостных агентств, главным редактором которого был его однокурсник по физтеху Женя Гройсс, нервный, лысый, но добродушный человек, начиная с ? октября дневавший и ночевавший за клавиатурой, попивая для бодрости кофе с коньяком вечером, а в полдень — разбавленное водой красное вино. Сводки его были безупречны по точности и полноте, и в первые недели Глухов от них не отрывался.
Командного сопротивления в Хан-Юнисе тогда уже не было, но имелись разрозненные ячейки, которые атаковали вылазками из туннелей. Однако случалось, что бойцы попадали под огонь снайперов или противотанковых снарядов. Дорога к разделительному забору проходила через поля с подсолнухами. Юг зацвел совсем недавно, но один из бойцов, сопровождавших журналистов, — здоровенный русский парень в черных очках, как у Терминатора, по имени Алекс, — сказал, что подсолнухи начали выскакивать из земли еще до того, как зазеленела трава. Он же рассказал, что в первые недели после 7 октября эта дорога была усеяна мотоциклами, велосипедами, техникой и множеством вещей, которые мародеры пытались унести из Израиля в Газу. «Тащили даже книги, одежду, телевизоры», — добавил Алекс.
У пограничного забора стояли несколько скорых, только что вывезших из сектора раненых военных. Стало понятно, почему в последний час артиллерийская батарея, расположенная неподалеку, все время долбила залпами: артиллерия прикрывала эвакуацию раненых. Небо затягивалось дымом, высоко видны были яркие вспышки тепловых снарядов. Дымовая завеса создавалась для посадки эвакуационного вертолета. Если из Газы начнут запускать «стингеры», они полетят не по вертолету, а в направлении вспышек тепловых снарядов. Операция по эвакуации заняла минуту. Теперь можно было заезжать. Сразу за забором открылись по обочинам огромные ямы: здесь туннель. Некоторое время назад его затопили, и в районе выходов на поверхность почва осела, образовав кратеры в земле. Туннелей в этом районе было множество, и ЦАХАЛ зачастую их затоплял. В поле были проложены трубы, вся земля перекопана, работала техника.
Дорога была разбита. Навстречу перли бульдозеры. На горизонте появились силуэты развалин одной из окраин Хан-Юниса. В этих районах шло ожесточенное сопротивление, а большинство домов к приходу ЦАХАЛа были уже заминированы. Но иногда перед глазами вдруг вырастали уцелевшие здания. В них армия, продвигаясь, разбивала опорные пункты. На стенах — израильские флаги и надписи на иврите.
Условия для строительства туннелей в Газе можно назвать идеальными. Здесь — песок и глина, а не твердый известняк и доломит, как на севере страны. Копать туннели в Газе можно даже без применения специальной техники. А в Южном Ливане больше твердого известняка и доломита, чем мягких пород. Поэтому туннели там вырыты с помощью специальных перфораторов для карьерных разработок. Они похожи на обычные отбойные молотки, но с конусной насадкой, которая позволяет выдалбливать куски породы размером до полуметра. Кроме того, в Южном Ливане еще и горная местность, из-за чего «Хезболле» пришлось строить многоступенчатые туннели.
Эффективность затопления туннеля зависит от геологических особенностей: если он прорыт в песке, затапливать его бессмысленно, потому что песок очень быстро впитывает воду. Такие туннели вырыты преимущественно в западной части сектора. Но ближе к границе с Израилем, в восточной части, почва вбирает влагу медленнее, и, даже если туннель не полностью герметичен, вода остается в нем надолго. Туннели в Газе, как правило, состоят из трех уровней. Вода всегда будет идти вниз и затапливать самый нижний, который как раз менее доступен для бомб и взрывчатки. И наоборот, туннели ближе к поверхности, которые труднее затопить, уязвимы для бомбардировок. Глубина туннелей в Газе достигает шестидесяти метров. На такой глубине, вероятнее всего, находятся командные пункты ХАМАСа и прячутся высокопоставленные командиры. Средний уровень обычно расположен примерно в двадцати метрах под землей. На этом этаже располагаются жилые помещения боевиков, медпункты и так далее. На самом верхнем уровне хранятся генераторы, запасы горючего и пусковые установки. Затопление может уничтожить или причинить ущерб туннелю и тому, что в нем находится, либо же вынудить боевиков вылезти наружу. Если исходить из того, что это примерно пятьсот километров подземелий, для затопления нужен миллион кубометров воды, много времени и оборудования. Сложная задача, но выполнимая.