7 октября
Шрифт:
— Нас снова кормят «завтраками». Я плохо спал, — ответил Иван отрешенно.
— Зайдешь ко мне на кофе? Мы не можем позволить Varian прогнуть нас по сервисному обслуживанию, — заметил Джош почти без паузы, убедившись, что Иван идет за ним. — Сейчас я завершаю сделку с Electa — ты даже не представляешь, как с этими кадрами трудно договариваться: немцы чванливы даже с евреями; я сейчас на связи с Амстердамом и с Пало-Алто.
— Ну, с Varian все будет в порядке, — сухо отозвался Иван.
Пало-Алто — калифорнийское местечко, где находился главный офис Varian Medical Systems, в котором когда-то Иван провел месяц на курсах повышения квалификации. Калифорния была для него родной сторонкой, там он прожил благословенные пять лет в конце девяностых годов, завершая образование. Тогда он начал работать в Intel (Platform Component Division в Фолсоме), но Москва стала к тому времени снова привлекательной: казалось, что именно там закладывалось будущее России, формировалось гражданское общество. Он не мог противостоять искушению принять участие в эпохальных изменениях в отчизне.
— В последнее время в Varian собралась вполне исключительная
— Я бы съел чего-нибудь, — сказал Иван, — зря не позавтракал.
— Правда?.. У меня скоро совещание с Alpha-Tau, они обычно выставляют сэндвичи, я принесу тебе парочку.
Они вошли в кабинет, и Джош обернулся.
— Совсем забыл, я шел в брахитерапию за счетчиком Гейгера. Подождешь минутку?
Укрепленный бокс, где они лечили пациентов методом брахитерапии — способом, основанным на непосредственном введении радиоактивного источника в ткани тела, — находился в другом крыле отделения, путь туда и обратно занимал минут пять-семь.
А тут, в небольшой комнатке, Джош обустроил себе офис: стол, кушетка, стойка для принтера и кофе-машины, мощный комп с двумя дисплеями, развернутыми наподобие книжки, панель телевизора на стене, нужная, чтобы проецировать zoom-конференции, а сейчас транслирующая панорамное изображение веб-камеры, установленной на крыше госпиталя; крыша была оснащена вертолетной площадкой — над ней то надувался, то обмякал оранжевый чулок на шесте, показывающий силу и направление ветра. Стены комнатки были увешаны полками, где хватало личных предметов: там были семейные фотографии, старые приборы, пригодные только для воспоминаний о том, как развивалась радиотерапия в начале XXI века, древние учебники и монографии времен их студенчества, пара дезодорантов, распечатанная упаковка носков и полчище папок, где документировалась работа отделения на протяжении последних двадцати лет. Помигивал стационарный фильтр, стояли три пустые бутылки из-под пива Goldstar, в холодильнике с прозрачной дверцей были уложены бутылки вина. Снаружи светало — подземное солнце на телевизионной панели появилось над лесистым ущельем, переходившим в долину Эйн-Карема, заполненную густым утренним туманом. Скоро солнечные лучи разгонят облачные клочья и вдали на террасном склоне проступят известняковые замшелые кубики строений францисканского монастыря, построенного на том месте, где родился Иоанн Креститель. В этой местности находится несколько пещер, выточенных водными источниками, — они издавна использовались для ритуальных омовений. Кроме этого монастыря, в Эйн-Кареме, сохранившем османскую застройку, существовало еще несколько обителей, посвященных предтече нового времени, с головой которого когда-то плясала Саломея, держа ее на блюде. Обители эти тоже относились к пещерным доисторическим баптистериям. Иван заметил на кушетке свернутый спальный мешок, служивший хозяину то подушкой, то одеялом.
Он снова всмотрелся в панорамный вид на долину. Туман понемногу рассеивался и тек над лесистыми склонами. Внизу просматривался железобетонный желоб трамвайной эстакады, а справа открывался Горненский монастырь, слепивший золотым куполом с православным крестом. По кольцевой дороге, шедшей вокруг госпитального комплекса, рывками текло автомобильное движение, взвывали «неотложки», сердито сигналили торопящиеся работники госпиталя, подгоняя замешкавшихся новых пациентов, еще не ориентирующихся в системе парковочных площадок у корпусов. Утренний свет все больше заполнял горную чашу. «Утешительное зрелище, не только для больных…» — подумал Глухов.
Когда Джош вернулся со счетчиком Гейгера в руках, Иван стоял у полок, погрузившись в изучение фотографий. На одной из них юный Джош торчал по пояс в море и держал в руках серфинговую доску, на днище которой было выведено: INBAL = JOHN x C2.
— Эта формула по-прежнему верна? — спросил Глухов.
— По-моему, я тогда погорячился.
— Забавно.
— Девка была огонь. Куда все делось?
Джош принялся сетовать по поводу Varian, мол, компания движется вперед по пути технологий, в то время как сервисное обслуживание по-прежнему оставляет желать лучшего, а Глухов размышлял, стоит ли рассказать ему о задуманном. Он знал, что Джош сочувствует ему глубоко и страшится, как бы его друг и сотрудник не подвинулся умом от происходящего. В жизни частной и профессиональной Джош Фердман был лидером. Его назначение почти восемь лет назад вызвало шквал возмущения в мире медицинской физики: и в других госпиталях, и в Министерстве здравоохранения. Будучи парвеню, Джош никогда не мог быть милым, то есть соответствовать образу гнилого интеллигента, так популярному в академической среде. Его не любили в той же степени, в какой признавали его способности в практике и менеджменте. Биография Джоша Фердмана была незамысловатой, но насыщенной. К сорока годам он дослужился в армии до майора инженерных войск — командовал подразделением военных бронированных бульдозеров, предназначенных для разрушения всего, что встречается на пути, разминирования и прокладывания дороги для идущих следом танков. Параллельно защитил вторую степень в Англии, работая на университетском ускорителе в Честере и время от времени мотаясь в Гренобль с исследовательским материалом — облученными мышами, на которых ставились коллаборационные эксперименты по коррекции генетических заболеваний с помощью радиоактивного излучения. Работая в госпитале, Джош добился явных успехов, и, когда правление «Хадассы» вошло в конфликт с Жаннет Лапид — тогдашним руководителем команды медицинских физиков, устроивших по ее инициативе саботаж на ровном месте (как это обычно водится в Израиле, знаменитом своей гремучей смесью звериного капитализма и социалистической наглости), — единственным человеком, который не отказался от работы, был Джош. Какое-то время он в одиночку круглосуточно тянул все отделение и вскоре стал новым главным физиком госпиталя, после чего начал собирать свою команду.
Джош Фердман оказался, как никто другой, способен принять вызов. Не прошло и пяти лет, как он чуть ли не перевыполнил свои обязательства. Самым впечатляющим его успехом, о котором больше всего говорили и в прессе, и в самом госпитале, стало эффективное оздоровление и выстраивание всей логической цепочки лечения. Глухов еще помнил, как когда-то приходилось искать по всему отделению папку с историей болезни, бегать за врачами, чтобы внести и верифицировать те или иные изменения в прескрипции, — сейчас же все делалось с помощью системы заданий и рекомендаций, представленных в электронном виде. Это стало настоящим прорывом в деятельности отделения. Во всей стране не было такого продвинутого оборудования, как в «Хадассе»: новенький Ethos был установлен в Европе только в семи городах.
— Где это? — спросил Глухов, показывая на фотку.
— Дахаб.
— А я так и не был на Синае.
— Много потерял.
— Сейчас уже и не поедешь.
— О «сейчас» нет и речи.
По-видимому, Джош давно не всматривался в эту фотографию. Он взял ее в руки, повертел и поставил обратно. И снова принялся говорить о Varian, а Глухов продолжил думать, не сказать ли о своих планах. Джош его поймет, но из осторожности обеспокоится и встанет на рога…
Джош действовал по принципу «под лежачий камень вода не течет». Сколько в этом было театра, не так важно, потому что результат имелся, а победителей не судят — или судят, но позже. Иными словами, Джош Фердман рвался по карьерной лестнице вверх: ему уже не хватало положения главного физика госпиталя, и намерения его состояли в том, чтобы продвинуться в эшелоны управления больницей. Какой должностью это могло быть, остается только догадываться, но, вне всякого сомнения, две трети обязанностей заведующего отделением выполнялись именно им, и никем другим, при том что зарплата, хотя и была хорошей, не могла сравниться с заработками завотделением радиотерапии доктора Шимона Лапида (владельца одной виллы в Иерусалиме и другой — в Монпелье), мужа той самой Жаннет, которая некогда наскандалила в начале взлета Джоша Фердмана, что, впрочем, стало пороховым зарядом в стволе его продвижения.
Глухов эти перипетии наблюдал со стороны, подобно тому как дети со слабым вестибулярным аппаратом вынуждены с завистью смотреть в луна-парке на аттракционы, связанные с кручением, переворачиванием и другими центробежными пытками.
Вообще, при всей своей внешней включенности в различные аспекты функционирования радиотерапевтического отделения Глухов находился в выгодном для себя положении, потому что многое, что произносилось на иврите, с легкостью проходило мимо его ушей из-за слабых знаний бытового (но не технического) языка, которые он не форсировал, чтобы не замутнять сознание. Он уже не был в том возрасте, когда новые слова производят новые мысли. Новизна в его случае обеспечивалась отстраненностью, вынесенностью точки зрения за пределы событийного (и карьерного в том числе) ринга. Ему не только нравилось находиться над схваткой, но он получал от этого и пользу, поскольку существенная часть сознания оказывалась на открытом пространстве и становилась еще одним органом восприятия. Такова была его личная эволюционная особенность. Этот дополнительный орган напоминал ему глаз, который, согласно замечанию Паскаля, являл собой часть мозга, предоставленную воздуху.
Окончательно Глухов подружился с Джошем, когда оба оказались на конференции по радиологии в Барселоне. В Испании они должны были пробыть неделю, и уже в самолете стало понятно, что начальник — нормальный мужик. Летели они из скромности дешевой израильской авиакомпанией Arkia. Самолет был настолько древним, что годился в экспонаты музея авиации. В нем тряслось, скрипело и стучало почти все — начиная с обшивки и крышек багажных отделений, продолжая крыльями и заканчивая челюстями пассажиров. Неспокойная погода в тропосфере преследовала их в течение всех шести часов полета. После сорока минут ужаса, поняв, что тряска будет вечной, они переглянулись и Джош достал бутыль восемнадцатилетнего Talisker, купленного в дьюти-фри аэропорта «Бен-Гурион». Именно тогда Глухов впервые почувствовал симпатию к начальнику. Когда самолет после болтанки в низких облаках громыхнулся о полосу, подскочил и снова шарахнулся оземь, Джош посмотрел на Ивана и сказал: «Надо было взять с собой памперсы. И я взял! У тещи…»