730 дней в сапогах

Буянов Сергей Юрьевич

Существует миллион или около того, причин для энергичного движения руки командира, сбрасывающего матрас на пол. После чего заправка постели начинается заново.

Леха занимал нижнюю кровать в первом ряду. Ему было удобно при ночных построениях. Зато при заправке постели первому ряду сержанты уделяли повышенное внимание. Вовчик спал во втором ряду, и при заправке кровати страдал гораздо меньше.

Летом, когда на свежем воздухе гораздо больше боевых задач, заправка кроватей с отбиванием уголков – явление не очень частое. Вовчик всегда ухмылялся при заправке

кроватей. Зимой Вовчику повезло бы гораздо меньше. По сигналу «пожарная тревога» Вовчику пришлось бы дольше тащить свою кровать на плац, чтобы установить её в том же положении, что и в казарме. Потом началась бы та же самая заправка-переправка. Но второй ряд был бы теперь ближе к сержанту. Но Вовчик об этом ничего не знал. Повезло!

По ему одному известной причине Боря вдруг объявил перекур. Курсанты в момент выбежали из казармы.

– Где Рома? – спросил Лёха.

– Где-нибудь припахали, – предположил Вовчик, затягиваясь «беломориной».

– Может, он в казарме остался?

– Ну, пошли, глянем, если так хочешь.

Идти в казарму не хотелось. Дежурный по роте сержант Вурдт свято охранял покой расположения. Войти без строя было большой проблемой, зато вылететь на пинках имелось сто два процента вероятности. Но чего не сделаешь ради дружбы? Ребята рискнули. На тумбочке стоял чмырь Стасик. На вопрос:

– Где Рома? – он боязливо покосился на дверь сортира.

О местонахождении сержанта Стасик указал на Ленинскую комнату, расположенную напротив тумбочки дневального.

– Кто там шепчется? – раздался грозный бас Вурдта.

Друзья не стали искушать судьбу и выскочили вон.

– И что там Рома делает?

Вопрос резонный. Туалет в казарме предназначался для уборки, междусобойчиков, чистки сапог и многих других дел, кроме основного предназначения. Курсант, если он не совсем тупорылый, без команды ни за что не сунется в туалет. Даже по большой нужде. Для этого летом существует масса других мест. Но, похоже, Рому потянуло на приключения.

– Пошли, глянем в окно! – предложил Лёха.

Окна в армейском туалете не закрашиваются и не тушируются. Прятаться не от кого. Через грязное стекло удалось разглядеть Рому. Он усердно пробивал очко большим багром. У стены на табуретке сидел «дыневалный» Гиви.

– Бистрэй, бистрэй, с-сука! – говорил он, с шумом выдыхая дым сигареты.

Лёха дёрнулся в сторону подъезда, на углу казармы его тормознул Вовчик, уцепившись за ремень.

– Куда?

– Набью рожу этому козлу!

– Поздно.

– Как это, поздно? – негодовал Лёха. – Рома наш друг!

– Был.

– Почему, был? Мы же с ним, в Афган…

– Зачмырился Рома. Курс его припахал, ты что, не понял? Его поставил на очко солдат одного призыва!

Кипевший от злости Лёха не хотел ничего понимать. Он вырвался и побежал-таки в казарму. За ним и Вовчик.

На их счастье по крыльцу вбегал первый взвод, и большинство из них – в сортир. Им нужно было чистить сапоги перед нарядом в караулке.

Минуя умывальник, разъярённый Лёха заскочил в туалет.

Действительно,

поздно…

Рома стоял коленями на заплёванном полу. Закатав рукав хэбушки, он доставал дерьмо из унитаза и аккуратно складывал улов в ржавый тазик.

По все канонам жизни в неволе Тальянкину следовало поссать на бывшего друга, но он этого не сделал.

– Другу помочь, па-ачистить прищол? – спросил Гиви и тут же заткнулся, еле устояв на ногах после неожиданного удара по печени.

Лёха развернулся и вышел из сортира с чистой душой: он не за чмыря впрягался – за себя постоял.

Отдышавшийся Гиви сорвал зло на Роме.

– Би-истрэй, би-истрэй! Падла, с-сука!

Взяв чмыря за ворот, Гиви воткнул его рожей в тазик с дерьмом. Несостоявшийся доброволец-афганец, огрызаясь отчаянным матом, оттирал лицо без того уже изгвазданной хэбушкой. Вовчик не удержался и врезал пинком под копчик бывшему дружку. За трусость, за предательство дружбы, за свою с Лёхой реабилитацию: чтобы завтра не оказаться рядом с Ромой. Рома-чмырь ещё пуще взвыл и упал на зассанный пол, пуская сопли и слюни…

– Стрёйся, третьий взвод!

Пора на развод.

После построения на плацу первый взвод направился в караулку, третий – в столовую, дневальные со всех подразделений – на тумбочку.

Взвод целиком перешёл в распоряжение старшины. Только он имеет право возглавлять наряд по столовой.

Быдусь начал распоряжаться.

– Строиться, наряд!

Взвод выстроился в две шеренги в вестибюле солдатской столовой. Лёха с Вовчиком предусмотрительно встали в задний ряд.

Быдусь снял повязку «ДЕЖУРНЫЙ ПО СТОЛОВОЙ», жестянку перетянутую красной материей. С невозмутимой миной он прошёлся вдоль всего строя. При этом старшина держал повязку на вытянутой правой, скользя ею по лбам и носам курсов первого ряда.

– Дрын-брынь! – как по батарее гаечным ключом!

Никто не посмел увернуться, хуже того, пискнуть!

Потом он начал перекличку по самолично составленному списку.

– Барин! (Баринцев)

– Я!

– Утюг! (Утейгенбаев)

– Хата! (Хатанзеев)

– …

– Хата!!! – Быдусь подошёл вплотную к Хате.

– Хата! Дом! – он замахнулся левой.

Хатанзеев испуганно отпрянул.

– Чё шугаешься, чурбан паршивый? Смотри, падаль, вот русский стоит, – Быдусь указал на Потехина, – и улыбается.

– Улыбается!!! – сверкнул глазами Быдусь.

Потехин скривил губы в подобие улыбки.

– Я ему по роже, – старшина тотчас сопроводил слова делом. – А он, улыбается!

– Весёлый парень!

Потехин на этот раз улыбался во весь рот.

– А ты, мразь поганая, всё шугаешься! – Быдусь оглядел строй. – Господа урюки-чурбаны-узбэки, мрази черножопые! Мне бы дали волю. Волю! Поняли, да?! Я бы срал на ваши хари, топтал бы их сапогами!

Никто не возражал. Лёха сдавленно хмыкнул, представив себе описанную картину. Он-то был уверен: попадись только Быдусю, при данной тому воле! Любой, не имеющий отношения к вышеназванным жерножопым, – не избежал бы такой участи.