730 дней в сапогах
Шрифт:
Перекличка продолжалась.
– Хата!
– Я!
– Чмо!
Молчок.
– Чмо?! – повторил Быдусь, глядя в глаза воняющему испражнениями Роме-чмырю.
– И-х, – просипел Рома-чмырь.
Быдусь не желал мазать руки в прямом смысле, он действовал психологически.
– Первая шеренга! – старшина указал место начала шеренги. – Направо! Шаг вперёд!
– Левая шеренга, налево! Шаг вперёд!
– Задняя шеренга, кругом! Шаг вперёд! Кру-угом!
Так Рома остался вне строя.
– Чмо! Чмо! Чмо!!! Трижды чмо!
– Я…
Быдусь скопил побольше слюны и разом выхаркнул в глаза Роме-чмырю.
– Я, я, я! Чмо! Я чмо!
Вот тебе и Рома-друг – Рома-чмырь!
– Коми! (Вовчик)
– Я!
– Баян!
– Я! – отозвался Тальянкин, догадавшись, что Быдусь не стала заморачиваться тальянкой и назвал его другим музыкальным инструментом.
– Танцплощадка! – объявил Быдусь всем названным и пояснил: – Зал!
Быдусь поочерёдно определил курсантов для разных отделов кухни.
Дискотека – посудомойка. Она же, торпедный цех.
Белые люди – хлеборезы.
Спортзал – овощерезка.
Смертники – помповара.
– Опьять тьи менэ тупорилых даёшь! – попробовал возмутиться повар.
– Я тебе, Баха, землячков даю! Землячков!
Баха вымученно улыбнулся.
– Ну, чем он плох? – сержант указал на громадного узбэка. – Э-э! Лошадь, бяхь-ке!
Лошадь протопал к старшине.
– Вечный смертник! – улыбнулся Быдусь.
Помповар смертник, потому что не живёт в наряде и пяти минут без наставления Бахи: пинка, зуботычины, подсечки или удара огромным половником.
Смертников всего-то трое. Поварам разгуляться негде. И приходиться им, мучаясь от скуки, периодически заскакивать в спортзал – овощерезку. Здесь целый десяток курсов. Не разгибаясь, они скоблят картошку тупейшими ножами. К ним изредка заскакивает сержант. Всякий раз по 30-40 отжиманий от грязного скользкого пола, и снова не разогнись! Хорошо, повара узбэки вносят разнообразие. Когда заставят жрать плохо почищенную картошку – тоже витамины. Другой раз искупают потного и грязного курса в ванной с очищенной картошкой – какая-никакая гигиена. Или заскочат мимоходом, по-каратистски покрутят ногами, задевая по лбам и скулам курсантов – хорошая встряска одеревеневшим курсантам. Уж не посидишь, не покемаришь в тоске. А увёртываться от ударов поваров, сам Бог велел. Они не Быдусь, зла не держат, если промажут.
Хлеборезы, во всех смыслах белые люди! Всю ночь напролёт они режут хлеб тупыми тесаками и делят формовками масло на равные пайки по количеству столующихся. Масла всегда почему-то не хватает. А ещё бубтянам дай, поварам отрежь, сержанту оставь да не забудь себя, любимого. Вот и приходится бедолагам кроить-перекраивать несчастные солдатские пайки. Зато хэбушка чистая, и у старшины под боком. В наряде по кухне, и без него. Глядишь и сопля улыбнётся – ефрейторская лычка на погоны. Будь только построже со товарищами да безжалостнее к чмырям. А там и до сержанта недалече. Такого человека всяко в учебке оставят. Что и говорить, белые люди хлеборезы – человеки с будующим.
В дискотеке всё без затей. Знай себе, хватай диски и кидай в ванну с мыльным раствором – пройдись тряпкой – ополосни в ванне с чистой водой и клади в сушилку. Взял, очистил, сполоснул, поставил – вся любовь!
На танцплощадке повеселее. Изловчись донести чугунок с горячей баландой из одного конца зала в другой. При этом нельзя расплескать и лучше не обжигаться. Потом сразу обратно, за следующим чугунком. Всегда бегом, под неусыпным оком самого Быдуся! Управился с посудой после обеда? Скучать не будешь – гарантировано! Протрёшь столы до блеска, отмоешь пол на своём ряду, бегай по залу! Развивай дыхалку! Если бегать не желаешь, сиди смирнёхонько под столом, как Леха. Кури в кулачок, а второй рукой три себе стол либо пол. Главное, чтобы было слышно – шуршит человек, работает! Уже убрал? Не беда, кругами по залу, бегом марш!
– То…ва…рищ сер…жант, – запыхавшись сообщает Барин, – у…с…тал, при-кажите вы-мыть пол где-нибудь. Хоть что. Больше не могу.
– Бегом, Барин, бегом!
Три-четыре техничных пинка, и уже может! Всё сможет советский солдат!
После одиннадцати ночи наступает час пик. По Уставу через полчаса после отбоя разрешается подниматься с постели. И начинается паломничество в столовую. Идут бубтяне за пайкой для дедов: картошку пожарить, набрать масла, хлеба, сахара. Подручная сила под рукой – курсы. Овощерезка в полном распоряжении БУБТа, стратегический торпедный цех – дискотека – наполовину. Белых людей, закрытых на замок не достать, а танцплощадка в ведении Быдуся. Его уважали, бегали-то гуси, одного призыва с Быдусём. Их посылали фазаны за пайкой для дедов, согласно армейской иерархии.
В обеденном зале вдруг нарисовался фазан. Сидел, выжидал, курил. Как только Быдусь отправился «по объектам», он схватил Лёха за ворот.
– Вишь это? – он кинул на пол грязный свёрток.
– Где? – Лёха сделал вид, что не понял.
– Вопросы задаю я! Сейчас берёшь этот узел, летишь в мойку, стираешь и докладываешь мне!
Леха не понял. Он отказывался понимать. Стирать? Опускаться, чмыриться? Никогда! А что если врезать белобрысому козлу промеж глаз? Тогда, трибунал. Это же сержант.
Появился Быдусь, не глядя, прошёл мимо.
Вот-те на! И Быдусь не всемогущ. Тогда, сам на сам! Лёха ожидал удара, чтобы не бить первому. Оставалось увернуться и ответить. А там, будь что будет. И в дисбате живут, не подыхают, кое-кто даже домой возвращается.
Фазан размахнулся для удара. Неуклюже, выучка не та. Даром что сержант, но в БУБТе-то какая практика? Кадровому сержанту замахиваться не надо – вмиг отоварит и глазом не моргнёт. Вот что значит, правильная выучка! Или реакция по-пьяни замедленная?
Так или иначе, удара не получилось. Рука фазана была перехвачена … Кирюхой!
В безупречно отглаженной ушитой хэбушке, со «стоячими погонами», расстёгнутым крючком, сияющей бляхой и начищенными до блеска сапогами – явился ангел-спаситель, друг с одного двора, почти родня!
– Ты чего, Волчок, к пацану пристал?
– Привет, Кирюха! Ты это, молод ещё в мои дела суваться!
– Волчок, успокойся. Это мой земляк! – Кирюха отпустил руку фазана.
Волчок тотчас переключился на другой объект.