9х18
Шрифт:
– Александр Владимирович я не пойду в Лесгафта, – сообщил я ему, войдя в аудиторию, нарушив его молчаливую позу. – В общем, я решил уехать домой, в псковскую свою школу. А для этого мне не нужен теперь Лесгафта, хватит и техникума. Я не иду в Лесгафта. Меня там ждут. Есть место.
Зимой я проходил практику в своей родной сельской школе. За месяц работы успел всех школьников от мала до велика заразить волейболом. Пообещал деревенским ребятам и девчонкам, что получу летом диплом, и с осени откроем на базе школы волейбольную секцию. Меня ждали. И я с нетерпением рвался к ним. Эта маленькая родная школа, со спортзалом в размер волейбольной площадки, в котором я делал первые шаги и в котором я в первый раз взял волейбольный мяч. Маленькая школа с маленькими людьми теперь становилось моей маленькой жизнью и моей маленькой судьбой. Все большие надежды о великой судьбе моей были недавно разрушены и потеряны. Я смирился со своим маленьким предназначением. Но это чувство смирения перед своим положением почему-то начинало греть мое сердце, еще безотчетно и бессознательно. В этом смирении перед своей судьбой я снова стал обретать что-то большое, что-то
– Ну, если ты так решил твердо, то тебе действительно академия уже, может быть, и не нужна. Только если ты это решил твердо. Если ты чувствуешь, что прав, надо решаться и действовать, – сказал мастер, выслушав спокойно мою прощальную тираду, и даже не посмотрел в мою сторону. Ощущение было такое, что он говорил сам с собой. Как выяснилось позже, так и было. Он, как и я тогда, решился на что-то важное, что изменит и его судьбу навсегда.
Я думал, что этим сообщением его обижу, ведь он все четыре года твердил, что мне нужно обязательно учиться дальше, что у него есть в академии друг-преподаватель, с которым они вместе играли, ездили на сборы, и чего только там у них не было, все это он нам по кругу рассказывал каждый год и не по одному разу; и что он поможет мне с поступлением, и т. д. и т. п. А тут я заявляю, что в Лесгафта не иду. И говоря это, я чувствовал вину. Ведь он говорил, что надо вооружаться знаниями и сражаться за идею с новомодными течениями, которые заносили нам откуда-то со стороны Запада «современные» преподаватели, отказавшиеся от статуса «учить» и принявшие статус «предоставлять услугу». Столько раз я про все это слышал. А тут нате – «не хочу больше учиться, а хочу жениться…»
А он и не обиделся, а, наоборот, даже обрадовался и просветлел, услышав мое сообщение.
– Неважно, где ты будешь жить, – говорил он мне спокойным твердым тоном, – в Питере или в псковской глубинке. Будешь ли ты воспитывать интеллигентов или детдомовцев; больших спортсменов или деревенских пацанов – это неважно. Важно, чтобы ты любил что-то в этой жизни больше, чем себя самого. Нашел бы в жизни ценность и поставил ее выше мечты о мягком и теплом месте и понимал, что ты делаешь нечто большее, чем предоставляешь услугу.
Все, что он мне тогда сказал, я понимал внутренним ухом, но смысл еще не осознавал. Понял и осознал потом, когда уже сам стал учить детей и когда пришлось встать самому на защиту этого статуса – учить и воспитывать, а не оказывать услугу в нашем теперь реформированном или рафинированном, как угодно, на манер новомодных педагогических парадигм образовании.
– Главное, – продолжал мастер, – найти правильную ценность, понимаешь, поверить в нее, осознать, что ты имеешь право утверждать эту ценность в жизни. И, поверив в ее достоинство, добиваться своей цели до конца. Все! Надо отделять главное от второстепенного. Надо понять. И я хотел, чтобы и вы это поняли. Чтобы осознали: любовь, дружба, верность и преданность – это не приправа, которая подсыпается нами по настроению и вкусу. Понимаешь? И это не услуга. Я говорю про любовь, не только к женщине или детей к маме папе. Вообще ко всему! К волейболу тоже, к мячику, с которым ты играл ребенком. Даже к запаху спортивного зала. Все это любовь! Волейбол, думаешь, – это игра? Нет! Это твои руки, твое сердце, твоя сила, с помощью которой ты утверждаешь себя как человека в этом мире. Ценность заботы о другом человеке, заботы о культуре и своей стране – это самое великое, что у нас есть. Конечно, можно и дружбу, и преданность своему делу, и свои принципы пристроить к ценности теплого благополучия, к ценности «моя хата с краю». Можно! Но это делают те, кому это все недоступно в принципе. Кому это недоступно по существу своему, кто никогда не ощущал чувства собственного достоинства, а если и ощущал, то, в конце концов, трусливо все это предал, как Иуда Христа. И вроде все есть у некоторых, как у нашей новой директрисы, вон какая машина у нее, видел? Которая с порога вчера заявила, что мы теперь будем жить и развиваться в новой образовательной парадигме, современной. Мы теперь не учителя и преподаватели – мы теперь не учим, а предоставляем образовательную услугу. Слышал? Услугу. Вряд ли такое можно заявить, будучи счастливым человеком. Нет, так сказать можно только от внутренней пустоты. Это мне вчера наш новый директор сообщила. С лицом, знаешь, таким капризным и всем недовольным – самодовольным зато. – Сказав эти слова, он поморщился. – Вы, говорит, предоставляете образовательную услугу… – Балашов усмехнулся, произнеся эти слова. – А я ей сказал, что нет, дорогая моя, никаких услуг никому я не предоставлял и предоставлять не буду! – Нет, – продолжал Балашов, вдохнув глубоко и уже спокойно, как бы ставя точку в своем символе веры, обозначенном только что в моем присутствии, – любовь – это не антураж, верность, преданность и дружба – это не специи к жизни. Это не услуга! Это основание жизни! Фундамент! Камни, из которых все состоит у человека от первой до последней клетки. Вся жизнь стоит на этом. На этих смыслах. Абсолютно все! Вот, определись с этим. А когда определишься, тогда езжай куда хочешь. Везде ты будешь человеком – нужным и себе, и другим.
После этих слов он вдруг резко замолчал. Во всем виде его была видна усталость. Такое ощущение, будто все, что он сейчас сказал, он говорил самому себе. Словно исповедовал свою веру, свою жизненную позицию в момент важного выбора. Он как бы сам себе доказывал что-то, укреплял себя. Я тогда еще не знал, что теперь ему нет места в этом колледже. После стольких-то лет! Он увольнялся. Точнее, его уволили, освобождая место новым и модным, современным педагогам, оказывающим образовательные услуги. А учителя теперь не в моде. Они стали не нужны. И Балашов это понимал. И принял вызов.
После этой беседы я больше никогда с ним не говорил. Знаю, что он уволился. Я видел его в последний раз, когда направлялся по Старо-Невскому проспекту как раз за получением диплома, он шел по другой стороне: куда-то торопился. Увидел меня, кивнул и быстро стал удаляться в противоположную сторону, оставляя целый пласт своей жизни за спиной, оставляя все, чем жили его душа и сердце. Он уходил, а вместе с ним уходила эпоха великой советской школы. Эпоха уходила гордо, не оглядываясь. Уходила на казнь, к медленной жестокой смерти забвения и нищеты, ненужности этому миру. Сколько таких Балашовых, в один момент оказавшихся новому государству с новыми идеями и парадигмами просто ненужными. Сколько таких замучили в камерах хрущевских квартир: учителей, врачей, артистов, ветеранов всех войн. Забвение – самая страшная пытка. Забвение теми, ради которых ты отдал свою жизнь, – это ужасное явление, невыносимое.
Техникум, изменивший вектор своей жизни, уже не нуждался в старых идеях. Он становился новым, как вся современная жизнь, и модным. Поэтому с такой легкостью отпускал своих «великих». Великих носителей и созидателей идеи жить страной как одной семьей, жить ценностями человеческой дружбы. Жить в обществе, где образование – это не услуга, а необходимая форма человеческого существования; где физическая культура и спорт – не антураж к жизни, категория, обслуживающая сытую жизнь здоровьем и развлечениями, а великая сила, помогающая человеку воплощать и утверждать идею добра, любви, дружбы и созидания в мире. Все это новой стране, в новом колледже и новому директору было без надобности.
Сейчас я уже понимаю слова мастера о приоритетах.
Школа, и в целом наше сознание, расставляют приоритеты жизни. Какое место спорт занимает в нашей жизни и в нашей школе? Сейчас у родителей приходит осознание, что спорт в нашем особенно технологичном мире – что-то очень необходимое и фундаментальное. Внимательный родитель понимает, что спорт в жизни его ребенка – это не «иди-ка, мальчик, поиграй в мячик, займи себя», или «пробегись, засиделся», или «или спорт необходим телу для здоровья ребенка», а нечто большее. И в то же время тому же внимательному родителю становится ясно, что спорт – это не «у тебя высокий рост – будешь баскетболистом – зарабатывать начнешь, там профессионалам хорошо платят». Да, компонент здоровья и компонент профессионального применения спорта никто не отменял. Но спорт сегодня – нечто большее, чем оздоровление, красота и профессиональная самореализация. Спорт в нашем мире – это пища, без которой прожить нельзя. Спорт – это деятельность, отвечающая за все уровни развития человека. Ум, воля, чувство, тело – все формируется спортивной деятельностью. Сегодня физический труд обесценился по причинам технологизации человеческой жизни. Досуговой полноценной жизни – жизни веселой и шумной улицы, где мы раньше закаляли свои души и тела, – в современном мире нет. Дети обездолены сейчас: живут в тесных условиях – в информационной технологической пустоте. И всю функционально-эмпирическую нагрузку несет на себе спорт. Это понимают не все. Этого не понимают многие люди, которые создают сегодня спортивную жизнь общества: тренеры, спортивные чиновники; все, кто строит глобальную спортивную инфраструктуру современного мира; родители, отдающие своих детей в спортивные секции, учителя физической культуры. Этого не понимает современная школа в целом. Она рассуждает так: вот есть математика, химия, физика, английский язык – это важно для созидательной жизни ребенка. Это основа. Это развитие. А спорт – это нечто прикладное, второстепенное. «Получите порцию здоровья и хорошего самочувствия, а потом приходите – будем снова заниматься серьезными делами, развивать ум и мышление». Так рассуждает школа, так рассуждает большинство невнимательных к жизни своих детей родителей, отдавая спорту область телесного, а математике – область ума. А что происходит (должно происходить) на самом деле на уроке физической культуры, на спортивной площадке? Спортивная площадка – пространство, где человек учится воплощать себя в мире. Здесь создаются условия целостного бытия человека. На уроке физической культуры происходит, не больше не меньше, становление целостной личности. Здесь создается основная жизненная способность: идею и мысль, задумку превращать в действие, в жизнь. Собирать в одну точку, в одно силовое поле все свое существо. Как ребенок научится действовать на площадке – так он и будет действовать в жизни. 9х18 для меня – это и есть жизнь. Главное – правильно расставить приоритеты.
Провинция
Мне тогда было 16 лет. Я приехал в Петербург, чтобы поступить в физкультурный техникум – легендарное учебное заведение, в котором готовили учителей физической культуры, славящееся своими преподавателями, духом советского воспитания и советского спорта. Мы поселились со старшим братом в поселке, что на Карельском перешейке в сорока минутах на электричке от Питера. Снимали там маленький домик. Брат устроился работать по контракту в армию, а моя цель была получить образование и закрепиться в городе. Спортивный техникум был моей надеждой, моим островком, на котором можно соорудить свой маленький кораблик и отправиться в путь к большой жизни. Кроме спорта, я делать ничего не умел, да и не хотел, как выяснилось.
А куда я еще мог поступить, как не на физрука и тренера? А куда он, мой старший брат, мог еще пойти работать, как не по контракту в армию? Мы приехали в большой город, чтобы построить свою жизнь в цивилизованном обществе. Мы хотели пробиться в люди, как у нас говорят, чтобы не сгинуть, не промотать свою молодость напрасно там – в эпицентрах национальной катастрофы: деревнях и селах, когда-то самых прекрасных и самых благодатных местах на всей Земле. А теперь по какой-то злой воле превратившихся из островков счастья в пепелища холодной войны. Войны, в которой мы проиграли.