А жизнь продолжается

Гамсун Кнут

Там, где дорога сужалась и делала поворот, перед ним внезапно выросла Осе. Прежний Август и теперешний Август — совершенно разные люди, он прошел мимо не поздоровавшись.

— Ах вот как, — сказала она, — заважничал!

Август знай себе идет дальше.

— Ты опять к ней ходил, так я понимаю.

Август обернулся:

— А тебе какое дело?

— Никакого. Только я тебя предупреждала.

— Кого ты предупреждала? Думаешь, меня это очень волнует?

— Ну погоди же! — завопила Осе. — Пятничное отродье, дрянь, ничтожество!

— Да

какого дьявола! Чего это ты меня поносишь! — вскричал Август и шагнул ей навстречу. — Стоит мне захотеть, и тебя в любой день арестуют.

— Ха-ха-ха! — услыхал он в ответ. Но это был не смех, Осе не смеялась, она это проговорила.

— Я много чего о тебе наслышался, лиходейка, — сказал напоследок Август. — Ты ходишь по домам, сплевываешь у порога и накликаешь беду, ты напугала человека и лошадь, и они угодили из-за тебя в Сегельфосс, ты выдрала глаз доктору. Но я тебя не боюсь, и при первом удобном случае власти упрячут тебя за решетку. Попомни мои слова!

Все, с ней тоже покончено.

Он расправил плечи, выпрямился во весь рост, задрал голову. Чтобы Беньямин с его семью овцами взял над ним верх, это же смеху подобно, это ж ни в какие ворота. Они его еще не знают, думают, он покупает овчины, а он возьмет и накупит десять тысяч овец…

Он шел и напевал и мурлыкал себе под нос, пусть пеняют на себя, так им, этим тварям, и надо.

Завидя ближние домишки на берегу моря, он снова почувствовал прилив жалости. Он был несметно богат и могуществен, он мог оставить девятьсот крон в доме Тобиаса и пятьдесят крон у вдовы Сольмунна, ну а другие, что они могли! Вон они стоят, маленькие лачужки, все, что уцелело от старого Сегельфосса, и наверняка в этих стенах обитает нужда. Здешний люд был до того запуганный и пришибленный, что всякий раз, когда Августу случалось тут проходить, эти бушмены ушмыгивали в дверные проемы и выглядывали наружу не раньше, чем он убирался прочь.

Несколько детишек заигрались и не заметили его приближения, мужчина с непокрытой головой стоял разламывал на дрова деревянный ящик, он увидел Августа слишком поздно и не успел скрыться. Протянув старшей из девочек десятикроновую бумажку, Август сказал, что это на них на всех. Она прямо остолбенела.

— Бог помочь! — поздоровался Август.

Мужчина занес руку, словно собираясь снять шапку, хотя голова у него была не покрыта.

— Спасибо! — ответил он.

— Это твоя девочка?

— Нет.

Глаза у мужчины были светлые, как снятое молоко, да и весь он был какой-то поблеклый, правда, одет более или менее сносно.

— Ты рыбак? — спросил Август.

— Нет, — сказал тот.

— Кто ж ты тогда?

— Могильщик.

— Вон как, могильщик. Что ж, все мы умрем, и всем нам понадобится могила!

Чертовски неразговорчивый тип, из какого, интересно, теста он сделан? — подумалось Августу. А вслух он спросил:

— Это твой дом?

— Да, — ответил мужчина. —

Уж какой есть.

— Ты один тут живешь?

— Нет.

Да из этого межеумка и лишнего слова не вытянешь, экое наказание! Август послал девочку разменять деньги. Пока он ее дожидался, четверо остальных стояли, не сводя с него глаз.

— Тут есть твои ребятишки? — спросил он.

— Нету. Ни одного.

— Ты потерял их?

— Да. Они уехали.

— Вон как, уехали. Значит, вы с женой остались одни? — Да.

Когда девочка вернулась с мелочью и дети, получив по две кроны, разбежались по домам, старый могильщик вдруг взял да и произнес:

— Ну в точности как блаженной памяти Виллац Хольмсен!

— Он что, раздавал мелочь?

— Ну да, ну да, ну а как же! — ответил старик и покачал головой, погрузившись в воспоминания.

— Значит, ты жил здесь во времена Виллаца Хольмсена?

— Да. А потом пошел работать на мельницу к Хольменгро. На том оно и закончилось.

Мало-помалу у старика развязался язык, он был вовсе не межеумок, просто забит до крайности. И Август получил от него сведения, вполне стоившие двадцати крон, которые он отдал за то, чтоб немного здесь задержаться: он разрешил загадку, над которой ломал себе голову.

— Да, я знавал покойного Хольмсена, — промолвил старик, — и был у него один-единственный сын. Я прожил здесь всю свою жизнь и никуда отсюда не отлучался. При Хольменгро мне тоже жилось неплохо, он когда встречал детей, частенько оделял их деньгами. У него у самого были сын с дочерью, только уже взрослые. Ну а потом его место заступил Теодор.

— Отец консула?

— Да. Этот тоже был из себя представительный. Однажды он мне пожаловал десять крон. Верней сказать, я их получил не в подарок, а за то, что отнес два ушата с мальками на большое горное озеро.

Август придвинулся ближе:

— На горное озеро? С мальками?

— Ну да, он их повыпускал там и сям, мы это сделали, дай Бог памяти, в воскресное утро. Он был такой придумщик, этот Теодор, обмозговал все втихую и выписал мальков с юга. А как стали мы спускаться обратно, он мне и сунь десять крон. И говорит: «Многовато, да уж пускай, на счастье».

— Ну и как, завелась там рыба? — осторожно поинтересовался Август.

— Не знаю, — ответил могильщик. — Теодор велел мне никому об этом не говорить.

Да, были времена, были люди! — толковал старик. А сам поблекший и до того забитый, что поминал добрым словом всякого. Особенно он нахваливал консула:

— Самый что ни на есть замечательный человек! Так-то мы его не знаем, потому как он сюда не заглядывает и среди нас не показывается, зато как надумает нам пособить, сразу отдает в лавке распоряжения…

Возле них уже собралась целая стайка детей, и Август подосадовал, что ему не хватает денег. Он роздал все, что у него было, сунул могильщику последнюю десятикроновую бумажку и пошел прочь.