А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
Слышать разговора комендант, конечно, не мог — карета была с толстой зимней обивкой. Да не сразу и заговорила Елизавета. Даже сквозь вуаль было видно, как горели ее глаза.
— Знаешь ли, кто ты? — наконец справилась она с внутренним волнением.
Юноша вздрогнул от ее ласкового голоса. И без того бледное лицо стало под цвет его вылезавших из рукавов рук.
— Знаю, но говорить ли, сударыня?
— Говори.
— А меня не будут за это бить?
— Не будут. Сказывай, коль знаешь.
Юноша, пугливо оглядываясь и все равно ничего не видя, поборол свою нерешительность.
— Я не помню своего имени, но в детстве меня называли императором.
— А сейчас?
— Сейчас меня никак не называют.
— Даже по имени?
— У меня же нет имени.
— Но с каких пор ты помнишь свое детство?
— Кажется, со дня рождения. Меня из большого дома на руках вынесла какая-то тетя… потом какой-то дядя… потом повезли в какую-то холодную, холодную страну… потом вот сюда, в эти каменные стены… Как они называются?
Мне не говорят. Со мной и разговаривает один только комендант. И то изредка, по большой моей просьбе. Я, кажется, уже не умею говорить. Я плохо говорю?
Елизавета долго не отвечала. Юноша и в самом деле говорил так, что его с трудом можно было понимать. Наконец сказала ободряюще:
— Ты прекрасно говоришь.
— Благодарю вас, сударыня… кажется, так обращаются к женщине? Когда-то возле меня были женщины… кажется, одна из них мать?.. Я ведь правильно выражаюсь?
— Правильно… сынок…
— Сынок?.. Но вы ведь не можете быть моей матерью? Я помню ее голос… да она плохо и говорила по-русски. Я у каких-то бабок в той холодной стране научился… Да будь мать жива — разве ее допустят сюда? Скажите: кто вы, добрая тетя?
— Ты же сам назвал: тетя. Зачем тебе больше знать?
— В самом деле, незачем. Но ради чего вы приехали сюда? Это же карета? Я в карете сижу?
— В карете, сынок.
— Опять — сынок?.. Так увезите же меня отсюда! Ради Бога! Бога я знаю, я умею читать, я читать не разучился, хотя мне дают только Библию. Я знаю ее наизусть. А других книг не могу выпросить. И жить так дальше не могу. Те-етя, не могу! Увезите меня хоть куда-нибудь!..
Алексей видел, что Елизавета плачет под вуалью. Это почувствовал, и не видя ее, взволнованный юноша.
— Не плачьте, дорогая тетя… добрая тетя!..
— Я уже не плачу… не плачу, сынок! — Она все-таки справилась с волнением. — Увезти тебя не могу, но попрошу, чтоб тебе дали книг…
— И хотя бы солнышка! Солнышка немного, а, тетя?..
— Солнышка… Я попрошу и о солнышке. До свидания, сынок…
Она сделала знак Алексею, и тот открыл дверцу.
— Солнышка!.. — были последние слова уводимого юноши.
Она поторопила Алексея:
— Передай коменданту, что он вскоре получит новую именную инструкцию.
Алексей выпрыгнул из кареты.
— Господин полковник! Я уполномочен передать, что вскоре вы получите новую инструкцию насчет этого узника.
Комендант опять отсалютовал шпагой и, опять же ни слова не говоря, ушел во главе своего мрачного шествия.
Освобожденные из-под надзора кучера — да что там, двое из них были переодетыми гренадерами — вскочили на козлы.
— Гони! — велела Елизавета.
Кони, разворачиваясь, рванули по булыжнику так, что из-под оцинкованных колес брызнули искры.
— Друг мой, ты догадался, кто это? — сдернула Елизавета с заплаканного лица вуаль.
— Догадался, моя господыня, — пересел к ней Алексей и своим малиновым платком утер ей лицо. — Успокойся, если можешь, Лизанька.
— В том-то и дело — не могу! Боже Праведный, что мне с ним делать?! Вызвать мать с отцом из тундры — и отправить всех в Курляндию? Но они же поедут дальше, до Фридриха… С печатью гонимых судьбою на челе! А врагов-то, врагов по всей проклятой Европе? Готовы хоть козу какую на престол российский посадить, лишь бы полки наши со стыдом домой побежали. Нет, нельзя отпущать…
— А жить так?
— Да, да. Я иногда сожалею, что перед образом воспретила смертную казнь… Но немного ли и без того кровушки льется?
Такое сожаление с ней случалось нечасто. Елизавета не была жестока, но просто не выносила вида раненых солдат. Деньги на их излечение давала, а чтоб самой пойти в лазарет… Нет, это было свыше ее сил.
— Придется уповать на долготерпение. Пути Господни неисповедимы, но они мои пути. Не правда ль, Алешенька? — быстро согнала печаль с лица.
— Правда, Лизанька. Предоставь все ему, Милостивому…
— Вот именно. Не дело государево — миловать. Трон-то — он не только мне принадлежит. Он еще и с Россией повенчан. А, Алексеюшка?.. — Она задумалась. — Но что-то мы в благих речах потонули? Угости-ка свою господыню. Разгони тоску-печаль!
Алексей с удовольствием выполнил ее просьбу, на этот раз без ошибки расстегивая нужный карман.
— За доброе душевное здравие ее императорского величества!
— За добронравие графа нелицемерного! — добавила Елизавета, поднимая дорожный кубок.
Тут и конногвардейцы их встретили. Хоть и приказано им было возвращаться обратно, но они ожидали карету на тот самом месте, где ее и покинули.
— Вот она — истинная преданность! Во имя моего спокойствия преступить приказ!
Она видела, что при той заминке Алексей слишком долго пробыл у окна, но не догадывалась, что он знаками указал прапорщику, где их поджидать.
Святое неведение!
Часть седьмая
Фавор продолжается. Прощальный…