А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
— Никак не можно, — согласилась она и с некоторой виноватостью положила ладошечку на его крепкую, знакомую руку.
Он с благодарностью пожал отпавший на сторону скромный мизинчик.
Ясно было, что на пару деньков в Голицыне задержатся.
Но задержались на целую неделю. Как-то незаметно она пролетела. То пиры, то охота, то маскарады, то конные скачки по голицынским лугам. Сенокос наступал, пузатые стога по всем сторонам усадьбы поднялись. Волнующе пахло подсыхающей в валках травой. Нарочно в честь государыни косцы рано взмахивали косами, осыпая утреннее серебро. Только тогда и уходила в свои покои Елизавета, сопровождаемая Шувалихой. Та сетовала:
— Приболел наш херувимчик, а откудова хвороба — и не знаемо.
— Так чего ж ты молчала, дура? — сгоняя сон, гневалась Елизавета. — Зови моего лейб-медика!
Встав ото сна, она пожелала лично удостовериться, как идет излечение. С пристрастием лейб-медика вопрошала:
— Все ли ты сделал, любезный, для здоровия нашего пажа?
— Все возможное, ваше императорское величество. Да и нет ничего серьезного. Просто нервное переутомление. Слишком много читает.
— Так отыми у него книги. Сожги, наконец!
— Слушаюсь, ваше императорское величество, — склонял голову всепонимающий придворный лекарь, присланный из Парижа взамен Лестока, надоел Елизавете слишком нахальный Лесток, решила обновить свою лейб-медицину.
Способностей новоявленного главного медика она пока не знала, потому и беспокоилась об участи юного пажа.
А добрую подсказку «друга нелицемерного» — мол, от любви какой неразделенной сохнет малец — с гневом неприкрытым отмела:
— Зол ты что-то, граф Алексей Григорьевич! От подагры?
— От нее, государыня.
— Береги себя, Алешенька.
— Берегу, государыня…
Назвать ее Елизаветушкой он впервые не решился. Слава Богу, гостеванье в Голицыно закончилось. Через неделю Елизавета вспомнила, зачем она оказалась на новоиерусалимской дороге. Процессия двинулась дальше. Ее пополнил Петр Шувалов да и младший братец, что среди пажей оказался.
Алексей Разумовский попивал венгерское на пару с генералом Вишневским и, время от времени выглядывая в окно кареты, задумчиво повторял:
— Эге-гей нас!..
Вишневский мало что понимал в этих восклицаниях. Его-то никакие глубокие мысли не донимали. Погода прекрасная, сенокосная, карета покойная, шажком плетется в хвосте длиннющей процессии, чего же больше?
II
Ветры стали задувать с какой-то не той горы…
Умерла при родах племянница Авдотья Разумовская, в замужестве Бестужева. Канцлер был в горе. И не только из-за племянника, который потерял любимую жену. И не только из-за свояка Разумовского. О себе надо было подумать. Все эти годы, как Елизавета вернула его из ссылки, он держался плеча Разумовского. Теперь вроде как слабело это плечо? Три месяца спустя после вояжа в Новый Иерусалим паж Иван Шувалов был возведен в камер-юнкеры, а это означало, что во дворце появился новый фаворит. Нет, Алексей Разумовский как жил, так и поживал в своих покоях, но нашлись достойные покои и для нового камер-юнкера. Зимний дворец, хоть и деревянный, был огромен. Бревенчатые, обшитые дубом комнаты шли одни за другими. При желании для десятка Иванов можно сыскать место. Но ведь Шуваловы теперь… Петр да Александр, Иван да Лизавета да Мавра Егоровна… да еще сколько-то человек поменьше чинами!.. Эва! Отважится ли теперь граф Алексей отлупить на охоте Петра?!
Бестужев с опаской ехал к Разумовскому. А не ехать было нельзя: сороковины Авдотьи. Так уж повелось: вначале у него, а потом, коль настроение, можно племянника утешить. Но Разумовский ведь себе на уме: по чужим домам не любит шататься. Любит сам принимать гостей. Хлебосольство прямо-таки убийственное. Кто возвращался трезв от него?
Беды валились на Бестужева одна за другой. Он чувствовал, что его оговаривают. Уже и с докладом-то государственным к государыне не пробьешься. Добро, граф Алексей поможет. Но в силе ли он теперь?
Кроме всех государственных дел, за Бестужевым числилась одна невыполнимая «инструкция…». Писалась она под диктовку самой Елизаветы, но его собственной рукой. Одно название чего стоило: «Как приготовить России наследника».
«Его Высочеству надлежит ежечасно помнить, кто он… Не являть ничего смешного, ниже притворного и тем паче подлого в словах и минах…»
Наследника сотворить без посторонней помощи не может, а уж кривляться — чего доброго!
«Удерживаться от шалостей над служащими, от неистовых издевок над бедными лакеями, от всякой с ними фамильярности…»
Вот-вот, все-то и уменье — пощипать иную девку!
«Не позволять ему притаскивание в комнаты всяких непристойных вещей — палок, ружей, барабанов. Дворцовые покои не лагерь солдатский и не кордегардия…»
Да уж это точно: смех и грех! Наследник Российской империи до сих пор игрушками тешится!
«Наблюдать, чтобы Их Высочества показывали истинное усердие…»
В чем?!
«Понеже Ее Императорское Высочество достойною супругою дражайшего нашего племянника избрана, то… своим благоразумием, разумом и добродетелями Его Императорское Высочество к искренней любви побуждать…»
Час от часу не легче! В постель к ним, что ли, залезать, да это самое… побуждать-то?!
«Добродетелями сердце его привлещи и тем Империи пожеланный наследник и отрасль нашего высочайшего Императорского Дома получена быть могла».
Да ведь не получена до сих пор?..
Он поплакался как-то Алексею Разумовскому, что «инструкция» — до сих пор не выполнена, но тот с обычным своим смешком ответил: «Поживем — увидим». А чего видеть? Он нес эту «инструкцию», чтобы в последний раз посоветоваться. Ведь петля на шее, петля!
С этой горькой мыслью он и вошел к графу Алексею Разумовскому. И каково же было его удивление, когда за столом свояка он застал Ивана Шувалова… и саму императрицу!
Канцлер Бестужев было попятился к двери — вот влип в несообразную компанию! — но Алексей Разумовский быстро поднялся навстречу:
— Вот хорошо, Алексей Петрович! Заодно и дражайшую Авдотьюшку помянем…
Ивану Шувалову не оставалось ничего, как привстать и поклониться. Елизавета некоторое время раздумывала, как ей поступить, но под взглядом Алексея Разумовского тоже решилась: