А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
Ему не решались отвечать, один только граф Алексей Разумовский остудил неурочный пыл:
— Ее императорское величество крепка здравием. Даст Бог!
Шелестела юбками Екатерина, уже заметно пополневшая, не в пример супругу, горестная. Ей-то чего радоваться? Она на сносях была, и с рождением наследника ее миссия при русском дворе заканчивалась. Петр Федорович открыто ухаживал за толстобокой фрейлиной Лизкой Воронцовой. В сильном подпитии — а когда он мало пил? — без обиняков предрекал:
— Вот моя жена! — Ладонью тыкал в грудь Лизке. — А тебя — в монастырь! — отмахивал Екатерину. — Да подальше!
Екатерина клонила голову долу, ничего не отвечала. Кроме графа Разумовского, ее пробовал утешать и канцлер Бестужев:
— Ваше высочество, воспринимайте сие как пьяные выходки. Поверьте, до этого дело не дойдет.
— Не дойдет, — подтверждал и Алексей Разумовский.
Этим людям Екатерина доверяла.
— Я и сама не допущу!
И столько было уверенности в ее голосе, что Разумовский терялся: «Или она сумасшедшая… или прозорливица невозбранная?»
Но хуже-то всех было положение Ивана Шувалова. Если Алексей Разумовский мог уповать на давность знакомства, хоть и не всегда доброго, с великим князем и наследником, то на что мог надеяться новоявленный фаворит? Глядя в его горестные глаза, Алексей, вопреки всякой логике, утешал:
— А носишко-то вешать не надо, Иван Иванович. Сказано: Бог даст!
И Бог дал здравие государыне Елизавете Петровне. Другое дело, надолго ли?..
V
Наступило 20 сентября 1754 года. Рано утром, чуть ли не в ночь, вбежала Елизавета:
— Будет… будет сегодня наследничек! Павел Петрович!
— А если наследница? — едва успел Алексей накинуть шлафрок.
— Баб не будет! — вскричала, быстро впадая в гнев, Елизавета. — Не слишком ли много якшаешься ты, мой друг, с великой княгиней?
— Помилуйте, — обиделся он. — Только в той мере, в какой ваше императорское величество перепоручили мне сие дело. Как обер-егермейстеру, услаждающему охотой наряду с другими и великую княгиню. Иль я не так что сделал?
Гнев у нее быстро сходил на милость:
— Да так, все так, мой друг. Но перечить-то мне зачем?
Алексей развел свои большие, красивые руки, как бы пытаясь объять располневший стан государыни. Жеста этого, прежде привычного, конечно, не докончил. Рассмеялся:
— Да если б я перечил, где б я сейчас был?..
Он подумал о Мезени, где пребывали родители императора Иоанна Антоновича, еще севернее — о Бироне, который никак не мог закончить свою жизнь, да хотя бы и о несчастной Лопухиной… Перечить! Государям! Ведь не так же глупа Елизавета, чтоб думать об этом?
Она, кажется, тоже усомнилась в своем предположении.
— Не могу я гневаться на тебя, друг нелицемерный. Кто может заменить тебя?..
Он помыслил о том, но вслух не сказал. Но Елизавета поняла.
— Оставлю я лучше тебя, а то ты опять что-нибудь умозришь! Зря я, что ли, уже имечко дала: Павел Петрович! Да будет сие!
Она вышла своей быстрой, крепкой походкой. Словно и не была еще недавно при смерти…
«Никто тебя так не пожалеет, Елизаветушка, как я, — вслед ей вздохнул Алексей. — Надо же! Загодя имечко еще неродившемуся наследнику сотворила!»
На половину первого камергера Алексея Разумовского — Иван Шувалов занимал во дворце все-таки скромный, боковой придел — с утра же и заявился канцлер Бестужев. Тоже не спалось? Тучи над ним опять сгущались, как не поплакаться пред свояком, даже в такое время не потерявшим своего могущества?
Но на этот раз канцлер плакаться не стал. Иное изрек:
— Не рано ли переполох развели во дворце? Как подъехал, гляжу: кровать громадную родильную волокут, повивальную бабку, немку фон Дершарт, под руки ведут, великий князь с радости ли, с горя ль собак по двору гоняет. А мне к тому же секретная депеша из Стокгольма… — до шепота понизил он голос. — Догадываешься, Алексей Григорьевич?.. От Сережки Салтыкова, почетной ссылкой награжденного… виновника всего этого переполоха! Спрашивает обиняком, опасаясь все-таки распечатки депеши: нет ли чего новенького, до меня касаемого? Вот, — достал из плотного конверта такой же плотный лист. — Посмотри… да и высеки огня. Безобидная депеша, а ведь при случае Александр Иванович в строку поставит.
— Чего высекать? — глянул Алексей на депешу. — Камин горит. Но не жалко ль?
— Жалеть дураков не приходится. — Бестужев сам бросил депешу вместе с конвертом в камин. — Нас-то, Алексей Григорьевич, кто пожалеет?
— Ну-у, Алексей Петрович! Нас еще рановато жалеть.
— Ой ли? Я так и ложусь, и просыпаюсь с этой мыслью. А все из-за Франции проклятой! Из-за Людовика! Перессорят они меня со всей Европой.
— Но него нам, друг мой, умствовать. Ведь наследника ждем… с наших-то легких рук! Давай за его здравие. Уж государыня мне тайно имечко огласила. Павел Петрович! Загодя. Каково?
— Поистине, пути Господни неисповедимы… Да будет ли день-то хоть настоящий?
Все светало, светало, а дня не было. Бестужев от уютного стола стал подниматься:
— Ну, я пойду, Алексей Григорьевич.
— Что делать, не буду больше удерживать… Хотя? Слышишь, Алексей Петрович? Переполох какой?.. Орды татарские, что ли, во дворец ворвались?
Как ни велик старинный Зимний дворец, — из Летнего уже на зиму обосновались, — как ни толсты его стены, а прошибает топот.
— Нельзя тебе уезжать, Алексей Петрович. Если наследник родился, пушки должны бить. Кто, кроме тебя, отдаст такое распоряжение?
Они еще не успели насладиться татарским топотом, как с разных дверей набежали два камер-лакея, без всякого доклада и церемонии крича:
— Говорят, канцлер?..
— Где-то тутока?..
— Государыня!..
— Требует!..
Ни граф Разумовский, ни канцлер Бестужев не обратили внимания на лакейскую бестактность. Раз требует государыня — чего ж…
Бестужев быстрым шагом по внутренним переходам пошел в приемную Елизаветы.
Алексей уже не сомневался: сейчас последует Указ — бить сто один выстрел!