А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
Предстал камер-лакей с поклоном в дверях.
— Срочно ко мне барона Черкасова.
Барон Черкасов тут как тут, с услужающим поклоном.
— Срочный именной Указ. О возведении графа Алексея Григорьевича Разумовского в достойное ему звание генерал-фельдмаршала.
Барон Черкасов, ее давний кабинет-министр, привык лишних вопросов не задавать. Он на той же ноге и обернулся к двери.
— Лизанька, ты можешь возвести меня в любое заоблачное звание, но ты никогда не убедишь своих придворных в моей исконной знатности.
— Ах, друг мой нелицемерный!
Но гнева в ее словах не было.
— Разрешите, моя господыня, заняться пиром? Времени до вечера остается немного, а я хочу в таком разе угостить всех по-фельдмаршальски.
— Дело! — подбодрила Елизавета и с добрым смешком напомнила: — Только чтоб стены да потолки, как в Гостилицах, не обрушились.
Он послал ей, по последней моде, от дверей воздушный поцелуй.
VII
Граф Священной Римской империи Алексей Григорьевич Разумовский благодарной рукой русской самодержицы был возведен в генерал-фельдмаршалы — высший служивый чин, — но один за другим падали его лучшие, верные друзья, и с этим он не мог ничего поделать.
Начальник Тайной канцелярии Александр Шувалов, не добившись от Апраксина нужного — кому?! — признания в Нарве, перевел опального фельдмаршала ближе к Петербургу, в местечко, которое как бы в насмешку называлось Четыре Руки. Четверо Шуваловых, что ли?..
— Признайся! — говорилось при этом старому, больному фельдмаршалу. — Для чего ты после такой славной баталии под Грос-Егерсдорфом отступил и двинул войска к Петербургу?
В ответе и требовалось-то совсем немного: «А для того, что государыня в то время при смерти находилась и в государстве Российском могли произойти всякие внезапные перемены. Как же оставить столицу без армии, голой, как непотребная баба».
Но отвечал Апраксин другое:
— Не было провианта. Не было фуража. Обессиленные лошади не могли тащить пушки, а дело шло к зиме. Мог ли я губить армию?
— Тогда признайся — чего ради шла у вас переписка с великой княгиней и канцлером Бестужевым? И не стоял ли за всем эти граф Разумовский?
Опять ожидался исчерпывающий ответ: «А того ради, что хотелось изменить порядок престолонаследия и разогнать немцев, которые в ожидании смерти государыни со всех сторон обступили великого князя. Только один граф Разумовский и мог подвигнуть государыню, чтоб она еще при своей жизни назначила наследником Павла Петровича, а до совершеннолетия регентшей при нем — мать Екатерину Алексеевну».
Но опять же гласный ответ был другим:
— И Бестужев, и великая княгиня, и граф Разумовский, боясь за мою честь, советовали продолжать наступление на Фридриха. Честь-то я
Лицо начальника Тайной канцелярии дергалось в нервном тике, вся правая сторона превращалась в зловещую гримасу, но это же было не страшнее пушек одержимого Фридриха.
Прямого указания государыни — забрать Апраксина в Тайную канцелярию да вздернуть на дыбу — пока не было, и оставалось уповать на ее оскорбленное самолюбие, на болезненный каприз да на доброе дворцовое наушничество других Шуваловых, Мавры Егоровны прежде всего, без которой Елизавета и заснуть-то не могла.
Но фельдмаршал Апраксин умер от апоплексического удара, так больше ничего и не показав на своих сообщников…
Надо было браться за Бестужева.
Алексей Петрович Бестужев, не без участия графа, а теперь и генерал-фельдмаршала Разумовского, заготовил заранее манифест — на случай внезапной смерти Елизаветы. В нем объявлялось, что, паче чаяния, Бог призовет рабу грешную к себе, то императором следует провозгласить малолетнего Павла Петровича, — пускай Петровича! — но без всякого участия Петра Федоровича, которого следует отослать в его немецкое куриное княжество. Регентшей же при нем назначить мать Екатерину Алексеевну — по уму ее, доброму сердцу и любви к России.
Оставалось — подпись собственной руки государыни. Всего единое слово: «Елизавет». Кто может направить руку болезненно подозрительной государыни? Только он, «друг нелицемерный».
Не без колебаний, но взялся Алексей Разумовский за это смертельное дело. Но случая, удобного настроения Елизаветы, пока не выпадало.
А тем временем государыне успели нашептать о существовании очередного заговора… «в котором и Бестужев, и Великая Княгиня, и даже он, граф Разумовский…».
Почувствовав неладное, манифест успели сжечь, но что делать с заговорщиками? Прямых улик ни против Екатерины, ни против Алексея Разумовского не находилось. Доносы доносами, а их руками ничего не было писано.
Нет, надо было — пока! — доламывать Бестужева…
Уже не полагаясь даже на начальника Тайной канцелярии, Елизавета отдала это деликатное дело на усмотрение генерал-прокурора князя Трубецкого.
Князь Трубецкой, польщенный доверием, поступил истинно по-генеральски. В субботний вечер, когда Бестужев явился по неотложным делам во дворец, Трубецкой объявил ему опалу императрицы и лично сорвал с плеча Андреевскую ленту. Отряд гвардейцев окружил его карету. В доме уже стоял усиленный караул.
Алексей Разумовский примчался из Гости лиц, когда Бестужева, лишив всех чинов и званий, скоропалительно отправили в деревню Горетово, далеко от Петербурга, Можайского уезда.
— Лихо! — рубанул рукой, как саблей, бывший казак.
Сделать он уже ничего не мог.
Тем более пришел старый его адъютант, закадычный друг и воспитатель Кирилла — Иван Елагин.
— Кажется, теперь моя очередь! — ничего не прося, сказал со свойственным ему спокойствием.
С ним недолго разбирались — без лишних слов сослали в казанскую деревню.