А. Разумовский: Ночной император
Шрифт:
И снова на добрый час все затянулось. Алексей сидел на бабкином стуле и время от времени повторял:
— Все будет хорошо, ваше высочество… Все хорошо. Я не уйду, пока женщины не примут… это великое государственное решение!
Его ироничный тон успокаивал Екатерину. Да и бабка наконец объявилась. Разодетая, пьяная, как все. Эту совесть вроде как маленько задела, стала оправдываться на своем полунемецком-полурусском языке:
— Ах, либер гот! Ее величество были с ребенком, как я могла оставить их. Только на минуту и отлучилась, когда великий князь провозглашал тост за лучшую повивальную бабку. Мой либер гот, радость-то!..
— А за меня был тост? — нашла Екатерина в себе силы улыбнуться, хоть и печально.
— За вас?.. — не нашла что дальше сказать фон Дершарт.
Алексей посчитал нужным прервать эту болтовню и кивнул Шуваловой:
— Мавра Егоровна, теперь-то вы можете перенести великую княгиню на кровать?
Та все-таки поняла, что с первым камергером Алексеем Григорьевичем Разумовским всем Шуваловым пока что надобно считаться. Даже при нынешнем фаворе младшенького-то херувимчика…
— Вы правы, Алексей Григорьевич! — засуетилась она. — Фон Дершарт пришла, в ее власти разрешить. Я сей момент кликну горничных!
Это вышло без проволочек. Набежало полдюжины крепких, тоже подвыпивших, прислужниц, Екатерину обступили со всех сторон, переложили на одеяло, ухватились за него всем скопом — и унесли в будуар.
Алексей ободряюще улыбнулся на прощанье: не сомневайтесь, мол, я еще навещу вас.
Пора было поздравить великого князя. И так при входе в торжественную залу прошел недовольный шепоток:
— Наконец-то…
— …соизволил…
— При всей своей гордыне!
Там была полная когорта Шуваловых — и сенатор Петр, и начальник Тайной канцелярии Александр, и херувимчик, конечно же успевший заматереть на дворцовых харчах, его сестра Лизавета, и даже Мавра Егоровна успела сбежать от роженицы, к своим обочь приткнулась. Так они в рядок и восседали. «Многовато же вас!» — невесело мелькнуло в уме. Но не до них было. Алексей подошел к великому князю и дружески его приветствовал:
— Ваше высочество! Только скорбные дела… пришло плохое известие о здоровье матери… задержали меня с поздравлением. Тем более сочту за великую честь прибавить и свое поздравление с долгожданным наследником! Законным наследником!
Как ни старался, но ведь и тут была некая доля иронии. Однако великий князь был в изрядном подпитии, весело во все стороны поглядывал. Приход первого камергера Разумовского воспринял с искренней радостью:
— Верю, верю, граф, в ваши добрые чувства! Но не сходить ли вместе с вами к великой княгине? Не пора ли?
— Пора, ваше высочество. Хотя лучше вам одному, по-семейному?..
Великий князь не нашелся что возразить на это и вприпрыжку убежал на свою половину.
Вернулся он буквально через пять минут.
— Я ее поздравил! Она может быть довольна. Выразила желание — почивать. Что ж, самое время. А нам, граф…
— Мы еще не допили, ваше высочество, — понял Алексей, сколь нежна и интимна была беседа, и все свел к застольным шуткам.
Пир, начатый пополудни, продолжался допоздна.
А когда Алексей, опять сославшись на дурные вести с Украйны, откланялся наконец, то по дороге к себе подумал: «Не накликать бы мне беды…»
В гостиной его поджидал знакомый сосед-помещик из Козельца. Он подал письмо и на словах присовокупил:
— Поскольку я собирался в Петербург хлопотать о наследстве, Наталья Демьяновна и передала со мной письмовый привет. Ей немного нездоровится, а так все у них там хорошо. Кирилл Григорьевич часто ее навещает. Как же, гетман — все ниц! О здравии матушки не беспокойтесь.
Верно, и письмо не выражало особых причин для беспокойства, по Алексей с грустью подумал: «Мамо! Свидаемся ли еще когда?..»
VI
Все друзья Алексея Разумовского оказались под «кривым глазом» — то есть под неусыпным надзором начальника Тайной канцелярии Александра Шувалова. Отношение Елизаветы к Екатерине становилось все более жестоким и странным: ко всему прочему она еще назначила Александра Шувалова и гофмаршалом малого двора, лучше сказать, главным надзирателем над великой княгиней. Рождение долгожданного наследника не только не принесло ей должного уважения, но и показало всю ее дальнейшую ненужность.
«Помилуйте, — дергаясь перекошенной щекой, почти открыто говорил ее надзиратель, — наследника на свет произвели, для чего вы еще нужны?» Бессонные ночи в казематах Тайной канцелярии не прошли даром: в минуты раздражительности его бил нервный тик, правая щека перекашивалась, и подергивался «кривой глаз», который видел все превосходно.
Великая княгиня, оправившаяся после родов и несказанно похорошевшая, признавалась своему тайному — уж тут истинно тайному! — покровителю Алексею Разумовскому:
— Я буду просить государыню, чтоб отпустила меня на родину. К чему такая жизнь, в вечной подозрительности? Вы же знаете, что к содержащемуся в Нарве под домашним арестом генерал-фельдмаршалу Апраксину ездил Шувалов. Он, конечно, допытывался, почему после блестящей грос-егерсдорфской победы Апраксин отводил войска обратно к российским границам. Но главная-то цель — изъять мою переписку с Апраксиным и Бестужевым…
— Да, я знаю, ваше высочество, — подчеркнуто официально говорил Алексей, хотя мог бы называть ее просто Екатериной Алексеевной; он и на людях и наедине внушал ей мысль о неподспудности ее титула.
— А раз знаете — одобряете ли мое решение?
— Нет, ваше высочество. Вы здесь нужны. Государыня Елизавета все больше слабеет… и попадает под власть сразу пятерых Шуваловых. Что я!.. Вы подумайте — что с Россией будет?! Завтра ли, послезавтра ли, какая разница. Нет, я сделаю все, чтоб не допустить от вас этого безумного шага.
— Ах, Алексей Григорьевич! По моим ли слабым плечам такая ноша?
— Отнюдь не слабы ваши плечи, Екатерина Алексеевна. Льщу себя надеждой — еще и окрепнут.