А. з.
Шрифт:
Поглаживая колено, Максим посмотрел по сторонам. Медлить нельзя. Через два или три часа он не сможет ступить на ногу. Если верить умозаключениям Андрея, в аномальной зоне обостряются болезни. Скоро расцветут ярким букетом последствия удара в затылок. Искажение зрительного восприятия, заложенный нос и гул в ушах — это лишь цветочки. Надо бежать, пока он в очередной раз не потерял память. Но ему одному не осуществить побег.
— Давай сбежим, — выпалил Максим.
Хирург потоптался на месте. Снова бросил взгляд через плечо на торчащий из чердака ствол ружья:
— Ты странный. Затеял какую-то непонятную игру в кошки-мышки. Вместо того
— Они не отыщут дорогу, — заверил Максим.
Хирург помолчал, глядя в сторону избы. Повернулся к ней спиной:
— У Хрипатого есть карта. Не знаю, почему он никому её не показывает.
— Карта? — удивился Максим. — Откуда?
Хирург пожал плечами:
— Я видел, как он прятал её во внутренний карман куртки. Я стоял за кустами. Он меня не заметил.
— Когда это было?
— Когда ты гонял нас по лесу. Там, за оврагом.
— Почему не скажешь Бузуку?
— Я же не дятел, — отрезал Хирург.
— Кто? — не понял Максим.
— Дятел, тележник, сука. Слова разные, а смысл один — стукач.
— Но сказал мне.
— Ты будешь молчать. Не в твоих интересах, чтобы Бузук и Жила узнали о карте. Сложно сказать, как поступит Хрипатый, если ты сбежишь. Возможно, тоже смоется. Но думаю, не рискнёт. Одному из этой глухомани не выбраться.
Максим погладил колено. На картах нет оврага, по серому небу без лучика солнца невозможно определить стороны света, а потому Хрипатый не имеет понятия, где они находятся. Это немного успокаивало.
— Дружок, — послышался голос Бузука.
— Я здесь, — откликнулся Максим.
— Чего так долго?
— У него запор, — крикнул Хирург и произнёс вполголоса: — Мимо Жилы не проскочишь. У него нюх как у ищейки. Но я бы на твоём месте больше боялся Хрипатого. Не знаю, поднимет он шум выстрелом или нет, но смыться тебе он не даст.
Максим протянул руку:
— Помоги встать.
Поднявшись на ноги, посмотрел на избу. Над зарослями виднелась только крыша. Покинув чердак, Хрипатый стоял на верхней перекладине лестницы и целился в Хирурга. Заметив Максима, взял его на прицел. Получается, что пока они разговаривали, Хрипатый держал врача на мушке, а врач ни голосом, ни выражением лица не выдал тревоги.
— Ты не такой, как они, — прошептал Максим.
Присев, Хирург принялся поправлять повязку на его колене:
— Мы ехали на дачу. Раннее утро, пустая дорога. На перекрёстке в нашу машину врезался внедорожник. Жена умерла сразу. Сын умер на моих руках. Сижу я на обочине дороги. Жизнь кончилась. А эти пьяные мрази дышат. Я должен был оказать им помощь. Я врач. Давал клятву Гиппократа. Я вытащил их из машины и обоим свернул шею. — Хирург встал в полный рост и обратил лицо к Хрипатому. — Между нами есть одно отличие. Они гордятся тем, что сделали, а я нет. Но если вернуть время назад, я бы снова убил. Я такая же дрянь, как они.
Из зарослей вынырнул Сява:
— Ну где же вы? Бузук злится.
— Уже идём, — сказал Хирург. Положил ладонь Максиму на плечо и подтолкнул к избе.
— 22 ~
В днище избы оказалась дверца. Шнобель обнаружил её, когда залез под бревенчатую постройку, прячась от мучителей, и случайно шаркнул затылком по задвижке. Дверной засов отворился без особых усилий, будто недавно его смазали маслом.
Шнобель
Вслед летели угрозы, сзади слышался треск веток. И вдруг вязкая тишина обволокла Шнобеля. Он будто угодил в кисель. Прильнул к дереву, провёл пятернёй по липкому лицу. Потряс пальцем в ухе. Тихо… Похоже, Жила сбился со следа и побежал в другую сторону.
Шнобель на полусогнутых ногах юркнул в гущу папоротников. Усевшись, вытер рукавом глаза, поставил рюкзак между коленями и первым делом полез в набитый чем-то боковой карман. В нём оказалась кепка с погнутым козырьком. Шнобель затолкал её за пазуху, расстегнул ремни рюкзака. Аптечку и кобуру с ракетницей отложил в сторону и, захлёбываясь слюной, стал вытаскивать провизию. Другой человек, оказавшись на месте Шнобеля, предпринял бы меры безопасности и озаботился здоровьем. Зарядил бы сигнальный пистолет и держал его под рукой: если не убить, то хотя бы припугнуть преследователя. Затем обработал бы разбитое в кровь лицо, ощупал бы бока. Так поступил бы другой человек. Не Шнобель. Он настолько привык притворяться душевнобольным, что сроднился с этой ролью и разучился здраво мыслить.
Раны на губах кровоточили, зубы ныли, движение челюсти причиняло боль. Но пальцы упрямо заталкивали в рот хлеб, колбасу, плавленый сырок… Сейчас главное — набить желудок. И плевать, что он скукожился от голода и каждый проглоченный кусок царапал его стенки словно наждаком. Память этого человека, поглощающего запасы, отложенные братвой на завтрашний день, удалила напрочь воспоминания о былой сытой жизни.
Вся бухгалтерия с сочувствием относилась к тихому и добродушному счетоводу, которого непонятно почему бросила жена. Без всяких объяснений она забрала детей и уехала к маме, в соседнюю область. Оставила только записку, в которой запретила ему приезжать. Шнобель — в прошлом Лукич — был немного чудаковатым: в минуты волнения или задумчивости он бормотал детские считалки. Жена долго терпела эту странность, а тут вдруг не выдержала. Иной причины для её побега Лукич не видел и, если честно, не хотел разбираться в бабских капризах.
Женский коллектив бухгалтерии дружно осудил беглянку и взял над Лукичом шефство. На завтрак пирожки, на обед первое, второе и компот с булочкой, в конце рабочего дня туесок с ужином, в конце рабочей недели — корзинка с продукцией. Бабёнки устроили настоящие кулинарные состязания. Не в состоянии всё съесть, Лукич тайком делился едой с охранниками, дворовыми собаками и кошками. Дошло до того, что он начал составлять меню, беря в расчёт вкусы сторожей и дворовой живности. Так он прожил несколько лет. А потом его арестовали. Бухгалтера-поварихи встали грудью на защиту «брошенки» Лукича. Директор шинного завода и начальник отдела кадров написали хвалебную характеристику. О чём впоследствии те и другие сожалели.