Аббатиса

Грофф Лорен

Время не пощадило Вульфхильду. Долгие годы она разъезжала по делам аббатства, ругалась, сносила чужую ненависть, упреки и оскорбления, собирала деньги, солнце палило ее лицо, а новое горе состарило ее еще больше. Под глазами ее набрякли черные мешки, странно обвисла кожа у губ, под ушами и подбородком. С тех пор как она овдовела, повсюду возит с собой двух старших дочерей, Вульфхильду-младшую и Хавису: девушки стали ее помощницами и взяли на себя ту работу, которая матери уже не по силам. От всех трех исходит легкий душок охоты, блестящая кожа их одеяний пропиталась запахом тел, лошадей, унылой погоды, торфа и сельской сырости, огромных собак: девицы держат их для защиты. Стоит Мари повнимательнее всмотреться

в лица дочерей Вульфхильды, и у нее захватывает дух: они как две капли воды похожи на мать в молодости, те же слипшиеся черные ресницы, те же румяные щеки.

Мы делаем обитель неуязвимой, говорит Мари так, словно это очевидно. Если настанет засуха и колодцы пересохнут, у нас все равно будет вода. Ничто не нарушит обиход монахинь. Как в Уставе: самодостаточность.

Не беспокойтесь, отвечает Аста, затея не так велика. Мелочь по сравнению с тем, как мы строили лабиринт или дом аббатисы.

Вульфхильда подается вперед. Что-то копится в это мгновение, воля управляющей готовится восстать против воли Мари. Остальные присутствующие в комнате сидят, затаив дыхание, и не верят своим глазам: неужели и грозной Мари найдется достойная соперница?

Но Года, ворвавшись в комнату, разряжает атмосферу. Мне пришлось утопить три помета котят, сообщает она, заламывая руки, жаль, но кошкам урок, нечего предаваться блуду. Года фыркает от смеха. Потом оглядывается, спрашивает, что стряслось. Ощущение силы, копившейся в Вульфхильде, испаряется.

Вульфхильда кивает. Произносит устало, что выполнит волю Мари.

Воровство у короны – все равно воровство, чуть громче говорит Тильда.

Мы ничего не воруем, отрезает Мари, земля останется, где была, монахини лишь ею воспользуются. Тильда открывает рот, закрывает, вновь открывает. Ей не хватает смелости. Она закрывает рот.

Они начинают. Из стен каменоломни вырубают глыбы, везут на телегах на место, деревья срубают, корчуют пни, на болотистой почве сооружают помост, дабы вести работы. Первые глыбы засасывает грязь. Дюжины самых крепких монахинь молчаливо снуют, точно муравьи, и дело спорится. Вряд ли королевские шпионы увидят, чем заняты монахини, для этого им пришлось бы вторгнуться в лабиринт или острым ястребиным глазом взглянуть на каменную чашу сверху, с крошечного клочка тропы, по которой почти никто не ходит: шаг вперед, шаг назад – и плотину заслоняют деревья. Но все-таки кто-нибудь может ее увидеть и донести, негромко говорит Вульфхильда, и хотя обитель в здешних краях любят больше, чем короля, наверняка и тут найдутся его сторонники.

Первым делом возводят стены по краям от чаши: здесь будет дамба, а в обители плотничиха и кузнечиха, наклонившись, рассматривают лежащие на земле чертежи, звенит наковальня, молоты стучат весь день, эхо наполняет холодный воздух. С неба сыплется снег и тает на телах работающих монахинь, пропитывает их хабиты. Мари каждый день ездит на стройку, возит горячую пищу, подбадривает монахинь. Она молится вместе с ними и порой, напрягая силы, остается таскать камни для внешней лестницы, ведущей на верх шлюза: Мари крепка, несмотря на годы, и тело ее жаждет физического труда. После службы первого часа монахини собираются на работу, Вульфхильда их подгоняет, морщась, греет руки под теплой рубахой, говорит: надо успеть до зимы. Воды в пруду по колено, потом по пояс, потом она доходит почти до верхнего края временной стенки, заменяющей створы шлюза; а сколько всего поглотила земля – травы, гнезда редких болотных птиц, змеиные норы, бобровые плотины. Последний живой экземпляр редкого красного тритона – он водится только в этом сыром месте – потревоженный, очнулся от спячки, и его кишки расклевала птица. Кривые деревья, низкорослые, вековые, повидавшие римлян и викингов, наблюдают, как вода смыкается над их вершинами.

По краям нового пруда мерцает лед. Чтобы доставить створы шлюза туда, где их установят, нужна четверка тягловых лошадей, но монахиням повезло, земля замерзла и тянуть груз не так затруднительно, как было бы месяцем ранее. Метель прерывает работу, монахини возвращаются в темную уединенную обитель – сперва с облегчением, как усталые лошади в уютное стойло, но вскоре уют кажется им неволей, хочется на воздух. Они смотрят на сосульки, свисающие с крыши, и думают о весне.

Наконец, к приятному облегчению, погода меняется, сверкающий морозный день, снег покрыт такой прочной ледяной коркой, что по ней можно ходить. Монахини завершают лестницу, работают быстро, чтобы не замерзнуть, устанавливают створы шлюза, благодаря хитроумному изобретению Асты ворота поднимаются и опускаются легко и бесшумно. Аста велит привязать лошадей к временной стенке, удерживавшей воду, кричит: но! – и лошади рвут с места, ломают стену, из шлюза с великим ревом бьет бурый поток, Аста опускает створ, и течение успокаивается. Даже в разгар зимы вода весело бежит по руслу, бурная, точно в паводок, после весеннего таяния и дождя, течет под дорогами и полями.

А вдали, на монастырском пастбище, монахини, заслышав рокот воды, поднимут глаза, увидят, как по сухому руслу мчится пенный поток с таким грохотом, точно скачет галопом табун лошадей, и закричат от радости.

Вульфхильда стоит на вершине дамбы рядом с Мари и глядит на огромный серый матовый пруд.

Мари окидывает взором окрестности. У нее получилось. Она выстроила плотину, она перекрыла чашу и наполнила ее водой. Мари ощущает сияние в руках, ногах, животе.

Она чувствует себя королевой. Папессой римской.

Вульфхильда тяжело дышит. Последнее время она часто кашляет, и чем дальше, тем хуже, теперь вот хрипит. Мари смотрит на свою управляющую, берет ее за руку, замечает, как бледно ее загорелое лицо, как исхудало крепкое тело. Ты здорова ли, с тревогой спрашивает Мари и чувствует, что Вульфхильда пышет жаром.

Приболела немного, со слабой улыбкой отвечает Вульфхильда. Дышать больно.

Ты так много работаешь, отвечает Мари. Езжай-ка домой, отдохни хорошенько. Мари посылает за Нест, наказав лекарке явиться домой к Вульфхильде, иначе управляющая лечиться не станет и непременно уедет куда-нибудь по делам обители.

Монахини удаляются, по пути, как могут, латают дыры, прорубленные в лабиринте: весной они вернутся, посадят здесь кусты и деревья; в обитель они идут вдоль ручья. Монахини помоложе, вдохновленные бурлящей белой водой своих трудов, поют и танцуют, монахини постарше смеются и хлопают в ладоши.

Келарша Мамилла, зная, что в этот день завершатся работы, сговорилась с кухарками, и вместе они зарезали и зажарили упитанную свинью, напекли маслянистых пирогов с луком-пореем, и самое вкусное – сварили молочный суп с пряностями.

Два дня Нест отправляет осторожные известия: Вульфхильда серьезно больна, но болезнь держится в ее легких, дальше не идет.

На третий день Мари едет к Вульфхильде, на двор выбегает Нест, постаревшая от усталости. Плечи ее напряженно застыли подле ушей: без Беатрикс некому ее успокоить. Ох, Мари, произносит она, мне очень жаль, но к Вульфхильде нельзя, больше всего ей сейчас нужен отдых.

Ягнятся первые овцы, Года с помощницами ночует на пастбище в хитроумных домиках на колесах. Не так уж тут неудобно, говорит Года, когда Мари приходит ее навестить, по крайней мере, не пахнет ногами и ветрами, как в дортуаре. Субприоресса привязывает еще мокрую, еще окровавленную шкуру, снятую с мертворожденного ягненка, к ягненку осиротевшему, и дрожащий малыш тычется носом в новую мать, а та, обнюхав его, испускает вопль, похожий на плач страдающей женщины.