Абонент вне сети
Шрифт:
Он рассказал, что один присматривает за всей станцией: билеты продает, шлагбаум поднимает, осматривает пути. Здесь сутками не бывает ни одного пассажира, а все электрички, кроме двух, проходят без остановок. Сейчас мы идем в поселок, где осталось всего пять обитаемых домов. Люди здесь доживали, а молодежь, у кого она была, давно свинтила в города. Ему Бог детей не дал, жена умерла, зато мама еще жива и поддерживает сына в форме. Кстати, самого его звали диковинно – Иван.
На вырвавшееся из меня слово «дырень» Иван обиделся. Всего в одиннадцати километрах
У Барона тут здоровенное хозяйство, собственный гараж с катером, и круглый год следит за всем этим Иванов единственный друг Никита, без общения с которым он давно завял бы, как малинник на морозе. И многие городские позавидуют такой роскоши: сядут они вдвоем в каминном зале с видом на Ладогу, разольют спиртика или даже недопитого компанией Барона виски и обсуждают пришедшие из телевизора новости. Люди за такой комфорт деньги платят, а им с Никитой, наоборот, перепадает. Потому и не поехал Иван в город, что здешняя размеренная жизнь помогает погружаться в космос своей души и врачевать навсегда сломанные крылья.
К моему сведению, на одном из островов Барон нелегально оборудовал землянку вроде охотничьего домика: вдруг захочется окончательно оторваться от пошлой роскоши. В землянке есть печка, койка, погреб для еды. Для меня сейчас в самый раз, потому что Барон только через несколько недель объявится, а с Никитой Иван договорится.
Я спросил, во сколько мне обойдется его гостеприимство. Он поднял глаза к верхушкам сосен, пошевелил губами, сложил вместе еду, дрова, лодку и на всякий случай умножил это все на два, чтобы создать плацдарм для торга. Я молча отсчитал ему деньги. Он сунул пачку в карман без проверки и попросил, если мама спросит, сказать, что заплатил я втрое меньше.
Мы не прошли и километра, как тропинка вывела нас на утес с грандиозным видом и остатками костра. Вероятно, Иван с Никитой сиживали здесь, чтобы заценить ледоход и набухание почек. Сквозь голые деревья серая Ладога превращалась у сосредоточенного наблюдателя в поле медитативного транса, когда во всполохах ветра на воде виделись то галеры в Саламинском проливе, то Пушкин в Бахчисарае. Но тогда я видел в Ладоге только холодный и опасный омут, потому что еще не умел растворить в себе время и унять набат в груди. Я просто шел за Иваном, не спрашивая куда.
На утесе тропа ушла резко вниз, и, чтобы не упасть при спуске, приходилось ставить ребром подошвы ботинок. Иван пояснил, что можно было дойти и по грунтовке, но там сейчас по колено воды. К тому же лесная тропа вывела нас не в центр поселка, а прямо к дверям двухэтажного строения, за стенами которого тянулись бесконечные Ивановы дни и ночи.
Ни забора, ни собаки на цепи у дома не наблюдалось, что выдавало в хозяине презрение к иллюзиям стабильности и безопасности. Зато Иван тщательно вымыл сапоги в детской ванне у входа, прежде чем переступить порог.
– Не разувайся, – бросил он мне. – Сейчас на стол соберем.
Он познакомил меня с мамой, молчаливой старушкой с жаждой наживы в глазах. Она посмотрела на меня, потом на образок в углу комнаты, перекрестилась и ушла на кухню. Небольшая площадь дома была зачем-то поделена на несколько отсеков, в каждом из которых третий человек мог сесть только кому-то на колени. Вероятно, это профилактировало появление в жилище вредных компаний.
Минут через пять мама поставила на стол сковородку с картошкой и вскрытую банку тушенки. А Иван достал бутылку из-под скотча, в которой плескалась идеально прозрачная жидкость.
– Вода вон там, – кивнул он на бидон. – Разводи по себе.
И налил мне сразу полстакана. Я поблагодарил, попробовал картошки и сказал, повернувшись в сторону, где исчезла мама, что блюдо приготовлено великолепно.
– Да она к соседке пошла, – успокоил меня Иван и поднял стакан с чистым спиртом. – Давай за знакомство. И не переживай насчет запасов – у тебя теперь «все включено»!
Я выпил, как учили, на вдохе, закусил и вместе с летящим по венам теплом почувствовал, что снова начинаю исполнять социальные роли, от которых прибежал сюда из уютного и богатого города, вдребезги разломав свою жизнь. Вспомнилась мысль Дэна, что человек, который пытается нравиться официантам, навсегда останется рабом.
– Спасибо, – повторил я свое любимое слово-паразит и отодвинул тарелку. – Может, пойдем?
– Хозяин-барин, – он словно ждал этих слов, играя в хлебосольного крестьянина, встал и вышел на улицу. Я подхватил рюкзак и испытал легкую досаду, покидая натопленный дом.
Иван исчез в сарае и вынес походный рюкзак и весла. Мы прошли к подобию причала на берегу, где десяток лодок смотрелись печально, как руины римского форума в дождливую ночь. Посудины лежали вверх днищами или конвульсивно болтались на цепях, залитые дождями до самого борта. Иван привычно начал вычерпывать одну из казанок жестяным ведром.
– У тебя нога сорок пятая? – спросил он. – Я тебе попробую сапоги найти, без них простудишься быстро. В рюкзаке тебе жратвы собрал, дня на три хватит, потом я еще привезу. Сейчас еще канистру с водой возьмем, а с Ладоги не пей – тут целлюлозно-бумажный комбинат недалеко. Лодку я тебе оставлю, но по утрам на ней не ходи – течение сильное. Дрова там есть, если надо, я еще дам.
Его руки никуда не торопились, однако пятнадцать минут спустя я сидел в относительно сухой лодке, а вторая казанка тащилась за нами на веревке. Иван стоял и лихо толкался веслом, ведя нас сквозь камыши по невидимому глазу фарватеру.
– Вань, а тебе никогда не хотелось одному на острове посидеть? – спросил я.
– Зачем? – Он уже вставил весла в гнезда и сделал несколько неспешных гребков. – У меня и так дел невпроворот.