Абонент вне сети
Шрифт:
Я с благодарностью посмотрел на Федора Михайловича, который, повернувшись к нам спиной, гладил за ухом кошку. Сумасшедшие во все времена валом валили в редакции газет, я даже начал подозревать, что именно их редакторы называют «неравнодушным читателем». Помню, Дима Волчек пробил гипроковую стенку головой одного плюгавого реформатора, который в четвертый раз явился с идеей изъять из обращения все металлические деньги, переплавить и продать металл в Финляндию, а вырученную валюту попилить на двоих. Я тоже часто преступал с визитерами рамки приличий, но сегодня водка, депресняк и укоры Разумовского подточили мою волю: я провел Ашота в свой кабинет, усадил в кресло и взял ручку и бумагу, понятия не имея,
Ашот плохо говорил по-русски, но матом сыпал обильно и четко. Как многие кавказцы, он полагал, будто употребление неопределенного артикля «ля» через каждые два слова делает его своим для русского собеседника. Ведь только приезжие с юга способны притормозить на улице рядом с классическим петербуржцем, опустить стекло и ввернуть в вопрос «Как проехать в Ленэкспо?» восемь непечатных слов. Коренной житель кивает и улыбается, словно кавказец удовлетворил его глубинную потребность в понимании, и отправляет его на Крестовский остров – в другую то есть сторону. В итоге петербуржец думает, что все приезжие – хамы, приезжие уверены, что петербуржцы не знают своего города, а из всего этого растут побеги межнациональной розни, статьями о которой я частенько зарабатываю себе на жизнь.
Но Ашот разговаривал матом, потому что жизнь была к нему не добра. Он вырос в одном из множества армянских городишек, где все друг друга знают. Когда он рос, давать соседям в долг под проценты считалось грехом. Когда он вырос, двоюродная сестра забрала за долги отцовские «жигули». Капитализм не пощадил древнюю культуру: старшие решили отправить двадцатилетнего Ашота в Москву отрабатывать семейные долги. Ему купили место на Черкизовском рынке, где покупатели шипели на него: «Чемодан, вокзал, Кавказ». Ашот не понимал, почему русские считают его дармоедом: он проводил на рынке по пятнадцать часов в сутки и ночевал в съемной квартире на матрасе.
Ашот рассчитался с долгами уже через год – тут и грянул очередной «Вихрь-антитеррор». В поисках гексогена и террористов спецназ громил рынки и подпольные мастерские. Как-то утром троюродный дядя с перевязанной головой сказал Ашоту, что заказанную им партию ботинок обуви забрал ОМОН, но деньги за нее все равно придется отдать. Ашот уважал старших, но рынок сделал его хватким и прижимистым. Он бунтовал и жаловался, но община решила не в его пользу – дядя был богатым и влиятельным.
Чтобы снова выйти в нули, ушел год, и юноша наконец почувствовал себя счастливым и свободным. Он снял квартиру на Бутырском валу, купил «тойоту» и стал по-хозяйски оценивать московских девушек. Но тут на его пороге появилась двоюродная сестра матери с двумя детьми, долгами и счетчиком, тикающим на часах вора в законе по кличке Гамлет. «Мы поживем у тебя, пока денег не заработаем», – молвила она, занося сумки в прихожую. Ашот устроил ее на рынок, но деньги не липли к тетиным рукам. А однажды об эти руки тушили сигареты люди Гамлета – так она объяснила бинты на запястьях. Тетя попросила у Ашота много денег в долг – ведь нужно было выводить ее повзрослевших мальчиков в торговые ряды. Ашот заколебался, но ближайшей ночью тетина нога тихо прошуршала в сторону его холостяцкой кровати. Она высосала из него кредит со всей страстью и умением зрелой плотоядной женщины, намертво припертой к стенке. И пока юноша стыдился содеянного в полудреме инцеста, тетя исчезла, не оставив даже электронного адреса. Ашот впоследствии узнал, что никаких долгов у нее не было.
Тут в Армении умер отец Ашота, оставив ему только очередь из кредиторов, а торговля в Черкизово пошла прахом: азербайджанцы перекупили его сектор и взвинтили аренду до небес. В долг Ашоту никто не давал, квартира стала не по карману, а машину пришлось продать, чтобы оплатить отцовские похороны. Он попробовал устроиться в Питере, но слава гордого лузера бежала впереди него. И тогда Ашот решил кого-нибудь ограбить и убить.
На рынке он слышал про русского героя Раскольникова, который в похожей ситуации взял судьбу в свои руки. Поздно вечером он выследил от метро русскую женщину, сверкавшую золотом как ювелирная лавка. Он зашел вслед за ней в подъезд, рука в кармане сжимала нож. Лифт приехал, но Ашот стоял как соляной столп. Женщина осведомилась, едет ли он наверх, хмыкнула, не дождавшись ответа, и исчезла в кабине. Ашот понял, что он не Раскольников и вообще не мужчина, раз не смог сделать такой простой вещи. И решил перестать жить. Он спрашивал меня, ходят ли в Америку электрички, а я понимал, что в Ашоте, может быть, и проснулся бы мужчина, окажись рядом с лифтом кто-то вроде Дэна – с дерзким взглядом и беззащитной спиной. Хватило же сил у Кисы Воробьянинова.
– Беда, брат, – я развел руки над блокнотом, в который так и не записал ни строчки. – Это жестокий мир, никто даже умереть тебе не поможет. У тебя профессия-то какая-нибудь есть?
– Есть. В полиграфии, – солидно ответил Ашот.
– Оба-на, – я искренне удивился. – У меня много знакомых полиграфистов. А специальность какая?
– Работаю на ксероксе, – ответил армянин, гордо вздернув глупое лицо.
Когда он ушел, я проверил электронную почту, заглянул на сайт, где народ вовсю комментировал мои фотографии с последнего выезда на дачу, и почитал новости. Затем я попытался написать статью про облавы на призывников, которые начались в городе вместе с весенним призывом. Я набрал на компьютере «Служить бы рад, рабом быть тошно» и высматривал следующую фразу за окном. Через пять минут я встал и прошел в кабинет Волчека.
– Владимирыч, – я отвлек его от сайта знакомств. – Ты от меня ждешь чего-нибудь в этот номер?
– Ты же заявлял убийство сиамских близнецов, – уставился на меня бородатый лик Димы. – Ты фотографии случайно не добыл?
– С фотками, Владимирыч, беда, – соврал я. – Близнецы, понимаешь, ожили. Короче, это следак один надо мной пошутил.
– Ё-мое, – Волчек выразительно зашевелил губами. – Мы же этот текст в прошлом номере анонсировали.
– Да кто заметит?
– Мир не без добрых людей. Ладно, Дорофеичу закажу текст про сиамцев.
Детский психолог Андрей Дорофеев на протяжении пяти лет вел в журнале рубрику «Грязный секс»: то есть каждую неделю придумывал какую-нибудь историю с изнасилованием или нестандартным сексуальным поведением.
– Тогда я на следующий номер что-нибудь сделаю, – облегченно вздохнул я.
– Смотри, Егор, на твои полосы претендентов много, – он попытался изобразить строгого начальника, но быстро смягчился. – Помни, что Игорь Борисович говорит: у нас в журнале все должно быть лакшери.
– По-моему, мы тут занимаемся полнейшей эпидерсией.
– А в этой жизни все либо лакшери, либо эпидерсия, – изрек Волчек и снова повернулся к компьютеру.
Когда я вернулся в кабинет, мобильник зазвенел незнакомым городским номером.
– Здравствуйте, это Егор Романович? – услышал я мягкий приветливый голос. – Вас беспокоит Гуськов Николай Иванович из Федеральной службы безопасности. Слышали о такой организации? Егор Романович, очень хотелось бы с вами пообщаться.
– На предмет чего? – насторожился я. – Или Родина в опасности? Бен Ладена поймали?
– Родина всегда в опасности, – собеседник настроился на волну моей иронии. – Хотел бы получить у вас консультацию, как у эксперта по ультраправым организациям.
– Я – эксперт? По скинхедам?
– Но ведь других-то нет.
– Ладно, давайте встретимся, – решил я, раз день все равно не задался. – Давайте в пять часов в Таврическом садике. У главного входа.