Абонент вне сети
Шрифт:
– Егор, он пьет, играет, иногда подтарчивает, – Марина с презрением загибала пальцы. – У него бывшая жена с двумя детьми и пара баб в соседних домах.
– Сто штук на траве не заработаешь.
– Ошибаетесь, юноша. Сорт «предейтор», в небольшой комнате можно высадить сорок кустов. С куста можно снять полкило урожая. Двадцать килограммов – это двести стаканов или двадцать тысяч евро. И это один урожай.
Она плевалась словами, как политический аналитик из программы «Однако», а я понимал, почему Дэн готов был рискнуть роскошью холостой жизни ради ее скошенного лица и уютного тела. Женщина спокойная и чистая, как лесное озеро утром, была готова рисковать собой и будущим
– Хорошо, – сказал я. – Давай проверим.
Проверять мы решили осторожно, чтобы не оскорбить человека подозрением. Я предложил Марине проводить ее домой, но она сослалась на дела и выпорхнула на улицу, неуклюже чмокнув меня в щеку.
Интермеццо о страхе, костре тщеславия и песнях в одиночестве
Лодка Ивана еще не успела слиться с водой и туманом, а я уже чувствовал себя голым на комарином болоте в июле. Нечего было даже пытаться сохранять самообладание. И я подставил душу страху, словно свою молочную задницу – полчищам насекомых.
Давно замечал: чем умнее выглядит человек в чужих глазах, тем быстрее испаряется из него разум на резких поворотах. У меня есть крыша над головой, запас продуктов, лодка, огонь и железная дорога в четырех километрах. Люди платят деньги за такой отдых. А я стою как соляной столп и чувствую окоченение пальцев ног. Была бы со мной сейчас белокурая краса вроде Лизы, я бы уже палил костер, щебетал бы байку, а взволнованное либидо не давало бы ни единого шанса страху. Я бы даже не обращал внимания, как где-то за водой стучат стальные колеса электричек, тоненькой струйкой вползая мне в уши. И я бы рассуждал о вялости сверстников, которые никуда не ездят, пьют водку под футбол в два часа дня и зачем-то хотят жить долго. Может быть, вернувшись в редакцию, я бы даже сотворил на эту тему колонку, в которой чувствовалось бы превосходство сильного тонкого человека над утробными позывами голытьбы. И мне стало стыдно – еще сильнее, чем когда я проснулся с Любой после похорон.
Чтобы уберечь себя от маленькой смерти, я сделал шаг в сторону хибары. Надо осмотреть остров, иначе страх чужого поля еще долго меня не отпустит. В наступавшей темноте я уже с трудом что-то различал под ногами, но тело послушно прыгало с камня на камень. Цепляясь руками за молодые деревца, я вскарабкался на гранитную плиту, которая была, похоже, самой высокой точкой моего островка. С нее роскошно открывалась Ладога, хотя мои посаженные за компьютером глаза видели только отблески воды, гостеприимные очертания леса да густой камыш прямо подо мной. Со стороны суши к скале подступал сосновый лес и инфернально шумел длинными иголками. Я с тоской в сердце шагнул ему навстречу.
Пару минут я шел вперед, придерживая ветки руками, но лес только темнел, тучнел и не хотел разжимать объятий. Мои надежды, что чаща скоро кончится, таяли еще быстрее, чем кучки снега под ногами. Я вошел сюда, чтобы зафиксировать для себя границы своей системы координат, после чего разжечь костер и почувствовать, как в душу возвращается мужество. Но все получилось иначе. Я попытался вспомнить, как выглядел остров из лодки, и не смог. Я даже у Ивана ничего не спросил. А вдруг этот лес будет хлестать меня ветками еще пару километров? Как я потом найду лодку? А хибару? Как вызову Ивана? Что я тогда буду есть и пить? Если ночью температура опустится градусов на пять, я до утра просто замерзну насмерть. Мне стало еще страшнее, чем в 16 лет, когда я первый раз посмотрел «Пятницу, 13».
Я судорожно прочесал свои карманы. Мобильник! Позвонить парням – пусть приедут и заберут меня отсюда. Стоп! Откуда заберут? Я не запомнил даже названия станции. Тем более там шлагбаум, который часто забывает поднимать Иван. Или вызвать МЧС. Для того чтобы прочесать предполагаемый район, нужно несколько полков. И начнут они только утром – если вообще начнут. Я ощутил, как меня охватывает паника, и я уже начинаю сомневаться, с какой стороны пришел. Вокруг качались деревья, издавая непостижимые умом звуки. А мне казалось, что они смеются надо мной.
Я рванул куда-то вперед, уже не обращая внимания, что природа больно впивается мне в руки и лицо. На крыльях страха я переполошил всю живность и даже не заметил сразу, что лес начал редеть, а почва из-под ног полетела вниз. Мои руки успели вцепиться в ближайшую сосенку, когда моя правая нога потеряла опору, и это спасло меня от перелома или чего похуже – я бы упал на камни с полутора метров. В итоге моя тушка только проехалась по грязи модной городской одеждой и сильно ударилась коленкой о камень. Но тогда я даже не почувствовал боли: страх поднял меня на ноги и вынес к воде, холодной и безучастной.
Я дышал как Андрей Аршавин к 75-й минуте матча. На утоптанной полянке перед водой уже пробилась молодая трава. Метрах в двадцати шумел камыш, словно желая мне спокойной ночи. Похоже, моя лодка правее. Найду лодку, отыщу и хибару.
Я двинулся вправо вдоль воды и через минуту вышел к Ладоге. Где-то здесь мы причаливали, но где именно? Я хищной рысью влетел на ближайший валун. Ага, вот в камышах, похоже, след от казанки. А где она сама? Нет?! Унесло течением? Сердце улетело в желудок. Господи, так вот же она, безмятежно ждет меня за деревом. Как можно было не заметить целую лодку. И куда она могла испариться, если мы вытащили ее на сушу, намертво примотали цепью к дереву, а течение практически отсутствует?
Осталось отыскать мою гостиницу. Я с нетерпением поскакал по каменной гряде – туда, где, по моим ожиданиям, должна быть хибара. И едва не налетел на деревянную дверь. Есть! Я рванул за ручку и вошел внутрь, споткнувшись об рюкзак. Там было темно и нисколько не пахло уютом, но мой страх, похоже, остался снаружи.
Непослушными пальцами я нашарил в джинсах зажигалку и высек пламя. Нервный огонь осветил заботливо приготовленные каминные спички, щепу на растопку и старые газеты. Тут меня учить не надо: через несколько секунд в печке трещало пламя, а сквозь щели выползал едкий дым. Я проверил заслонку и смирился со слезами на глазах: отсырела за зиму печурка, ничего не поделаешь.
Отправляя в огонь газету, я опознал «Невское время» трехлетней давности с моей статьей про фобии городских жителей, о которых я писал тоном выжившего в Фермопилах спартанца. Хорош спартанец: впал в панику в абсолютно необитаемом перелеске длиной в семьдесят метров, едва не сломал себе кости, испачкал одежду до такой степени, что даже в электричку могли не пустить. Но больше всего я устыдился своих подрагивающих пальцев. И этими руками я складываю из букв слова, которые учат людей жить?!