Абреки Шамиля [СИ]
Шрифт:
— Ламур для дур… Бабы, что с них взять, — хохотнул его сосед.
— Как говорится, ума нет — считай калека, — со смехом похватили остальные патрульные. — Станичники, заворачивай коней, у нас такое случается чуть не перед каждой свадьбой, только шума никакого. А если у них по серьезному, как намекнул Петрашка, то пускай сами между собой и разбираются.
Дарган всадил шашку в ножны, затем соснул воздух через ноздри и, выхватив из–за голенища ноговицы нагайку, принялся охаживать ею враз пригнувшегося под ударами своего младшего сына. Он трудился так старательно, что по лицу побежали ручьи пота, но казаки видели, что и взмахи были не те, и оттяжки не такие, каким положено быть в подобных случаях. В сознании у атамана все отчетливее проявлялся образ молодой француженки, которую точно так–же он подмял под себя на далеком острове Ситэ, что находился сразу и посередине реки Сены, и в центре города Парижа. И чем ярче вырисовывался этот образ, тем быстрее сила из мускулов
Ранним утром Дарган, набросив на себя лишь рубашку, поспешил на конюшню, занимавшую всю заднюю сторону широкого база. Он не поцеловал, как обычно, полусонную Софьюшку, вместе с ним настроившуюся на домашние дела, потому что со вчерашнего дня огромный дом превратился в растревоженный улей. Он вообще не желал никого видеть и ни с кем общаться. В комнатах только и разговоров было, что о поступке Петрашки, лишившего невинности французскую мадемуазель. Панкрат, ухмыляясь в усы, скрывал свое веселое настроение за отрывистыми фразами, его жена Аленушка выглядывала из–за ситцевой занавески, отделяющей их спальню от общей горницы, и когда замечала проходящего мимо Петрашку, пыталась лихо ему подмигнуть. Захар с Иришкой старались держаться особняком — сразу после трапезы оба отправлялись гулять по станичной улице. Так же вела себя и самая младшая в семье Марьюшка, убегавшая к скурехам, собиравшимся полузгать семечки на площади перед лавкой. Лишь Аннушка посматривала на домашних испуганно вопрошающим взглядом, в котором можно было угадать самое сокровенное ее желание. Мол, она тоже не прочь была бы отчебучить что–нибудь эдакое, лишь бы потом не остаться в дурах. Но когда доводилось встречаться глазами с мушкетером, девушка тут–же опускала голову и упиралась зрачками в пол. Сам кавалер, как ни странно, отнесся к известию более чем спокойно, он не схватился за шпагу, не стал заряжать свой пистолет, даже не подскочил к Петрашке с кулаками. Узнав о произошедшем, Буало подошел к спутнице и молча поцеловал ее в щеку, словно благословлял бывшую свою невесту на супружество с терским казаком. И этот его поступок еще больше разрядил напряженную поначалу обстановку в доме, предоставив всем членам семьи возможность отдаться ночному отдыху без пересудов и ругани.
Осмотрев стойла и подсыпав коням овса, Дарган подошел к своему любимому золотистому жеребцу, сунув в мягкие его губы присыпанную солью корку хлеба, зарылся пальцами в жестких волосах на холке, будто выкрашенных в желтые с коричневыми полосы. Постояв немного, приткнулся лбом к звездочке на лошадиной морде:
— Такие вот дела, Эльбрус, придется нам расстаться с алычиной, что я вплел в твою гриву, — негромко проговорил он. — Она понадобилась французскому королю с его народом. А мы с тобой таскали этот дивный алмаз как обыкновенный оберег, освещенный станичным уставщиком.
Кабардинец шумно вздохнул и покосился на хозяина выпуклым лиловым глазом. Переступив задними ногами, он пошарил по лицу Даргана толстыми губами и в знак солидарности коротко всхрапнул. Атаман похлопал его по холке, затем нащупал талисман и начал распутывать словно проволочные волосы. Когда тяжеленький и твердый комок очутился у него на ладони, снова склонился головой к конской холке:
— Кто его знает, спасал этот алмаз от бед и несчастий, или нет, но нам с ним было спокойнее. Хотя мы с тобой знали, что он обыкновенный камень, разве что блеску будет поболе, — неуверенно пробормотал Дарган. Добавил, как бы успокаивая себя. — Чужой он, понимаешь? А ежели не наш, то и нам не нужный.
Верховая лошадь покивала головой и потянулась к кормушке с овсом, на крепких ее зубах захрустели плотные зерна. Убедившись в очередной раз, что скакуну все равно, что его хозяин вплетет ему в гриву, атаман повертел амулет перед своими глазами, чтобы еще раз полюбоваться исходящим из него светом. В конюшне было темновато, лучи солнца врывались только в дверь да пробивались сквозь редкие прорехи в крытой чаканом крыше. Переступив порог стайки, Дарган прошел к выходу, нашарил в кармане складной ножик и принялся соскабливать с алычины толстый слой грязи. Скоро серебряные проволочки, опутывавшие плотное и тяжеленькое ядро, отозвались голубоватым свечением, они заискрились сложными переплетами, мешая рассмотреть то, что скрывалось за ними. Дарган набрал слюны и плюнул на сетку, сбивая блеск, одновременно размягчая затвердевший между ячейками навоз. Наткнувшись взглядом на ведро с водой в углу, опустил туда оберег и пополоскал его в нем, постукивая по железным бокам емкости. Работа пошла веселее, грязь начала вываливаться кусками. Когда ее почти не осталось, полковник снова сунул амулет в ведро, долго ковырял ногтями под проволочными косами. Наконец вытащил свой талисман из воды и протер
— Дарган!..
Казак встрепенулся, стараясь уяснить, откуда послышался голос, тело его начало неторопливо пропитываться летом, вытесненным свечением от оберега. Чтобы поскорее вернуться к привычным заботам, полковник заставил себя набрать полную грудь пропитанного солнцем воздуха и задержать его внутри себя. И сразу пришло облегчение, в нос ударили привычные запахи, а в волосах загудела запутавшаяся в них муха.
— Дарган, что ты там делаешь? — вновь спросила Софьюшка.
— А что такое? — стряхивая с себя остатки наваждения, посмотрел он в ее сторону. — Я задавал коням овса.
Софьюшка подошла поближе, заглянула мужу в глаза. Затем взяла его за руку и негромко проговорила:
— Ты в дом один сейчас не заходи, — она помолчала, поправляя под мышкой какой–то предмет. Подтянувшись на носках чувяков, пошарила губами по заросшей щетиной щеке супруга, по открытой его шее, ласково шепнула в ухо. — Мы с тобой через порог вместе перейдем.
— Ну… как скажешь, — согласился он, приминая пальцами к ладони твердый как железо амулет. Подумал о том, что женщины везде одинаковые, скорее всего наступил какой–нибудь божественный праздник и нужно соблюсти старинный обряд. — А я, вот, камушек выплел из гривы коня, бриллиант этот, который из короны короля Людовика Восемнадцатого. Как раз твоим землякам его отдадим…
Сразу за дверью в горницу Софьюшка, всегда пропускавшая Даргана вперед, вдруг выскользнула из–за его спины и встала с ним рядом. Атаман поморгал ресницами, давая глазам привыкнуть к свету, приглушенному занавесками на окнах. Увидел вдруг, как в ноги к нему кинулась Аннушка, она обхватила ноговицы руками и сунулась лицом к отцовским ступням. Даже сквозь кожу обуви ощущалось, как пламенеют у нее щеки, и какое из груди девки вырвается горячее дыхание. Дарган покрутил головой и недоуменно уставился на супругу, он никак не мог понять, в чем провинилась старшая из дочерей. Неожиданно заметил, что Софьюшка выставляет перед собой икону, которой когда–то благословлялась на замужество его мать, а перед ней его родная бабка. Старообрядческая икона была намоленная, она переходила из поколения в поколение, исполняя роль первосвященника.
— Что это с ней? — не отрываясь от лика святого и одновременно указывая рукой на дочь, спросил Дарган у жены. Он снова осмотрел горницу, заметил кавалера в шляпе, в ботфортах и при шпаге, на пальцах у него посверкивали несколько богатых перстней. По обе стороны от мушкетера пристроились члены семьи, на лицах их отражалась значимость события, о котором полковник еще не догадывался. Петрашка с французской мамзелькой прижимались друг к другу, по их напряженным фигурам ощущалось, что они тоже, несмотря на великую провинность перед казачьим укладом жизни, хотят что–то ему сказать. Атаман обратился к родным своим людям и повторил. — Что сегодня с вами?
И вдруг услышал донесшийся снизу робкий голос Аннушки:
— Благословите, батюшка с матушкой, не могу я без него.
— Без кого ты не можешь, доча? — в какой раз за последнее время ошалел Дарган.
— Без Буалка этого, француза в высоких сапогах. Люблю я его проклятого…
Пока атаман метался взглядом по кругу, не зная, на ком его остановить, кавалер подкрутил усы, затем снял шляпу, прижал ее к груди и встал рядом с Аннушкой. В зрачках его отражалась светлая озабоченность, он даже не подумал посмотреть в сторону своей недавней спутницы и невесты в одном лице.