Адмирал Сенявин
Шрифт:
Сакен стоял у распахнутого люка крюйт-камеры, где виднелись бочки с порохом, хладнокровно отражал удары саблей, держал в другой руке заряженный пистолет, вокруг командира сплотились кольцом около десятка матросов. «Пожалуй, через мгновение будет поздно». Сакен молниеносно окинул взором голубое небо, лазурное море вдали…
— Братцы! Прыгай за борт! Амба басурманам! — вбежал в каюту, захлопнул дверь, спрыгнул в крюйт-камеру.
Сухой щелчок пистолета слился с громовым раскатом… Дубель-шлюпка раскололась пополам. Из ее распахнутого чрева вырвался огромный сноп пламени,
Эхо взрыва услышали в Херсоне и в Очакове. После турки уже не отваживались абордировать русские корабли…
В Лимане моряки стояли насмерть, а в Севастополе эскадра сушила паруса.
Потемкин без промедления донес императрице: «Героическая смерть Сакена показала туркам, каких они имеют неприятелей».
Екатерина тут же отозвалась: «Мужественный поступок Сакена заставляет о нем много сожалеть. Я отцу его намерена дать мызу без платежа аренды, а братьев его приказала отыскать, чтобы узнать, какие им можно будет оказать милости». Не отнимешь, умела российская императрица славить героев на пользу государству.
Поведение Войновича возмущало и Потемкина — сколько ни понуждай, лето уж в разгаре, а эскадра еще в бухте.
В начале июня турки дважды нападали на русские суда в Лимане. Пытались их уничтожить, но, потеряв два корабля, ушли к Очакову.
«Севастопольский флот невидим», — сокрушался Суворов.
Тогда же на флагмане «Преображение Господне» неожиданно, без вызова, появился капитан бригадирского ранга Ушаков. Сенявин проводил его к Войновичу. Тот обрадовался и попросил Сенявина остаться.
— Друг мой, Федор Федорович, — начал любезно Войнович, — невмочь стоять, сиятельный князь наш одолел, и в море идти боязно — больно турок силен…
— Волков бояться — в лес не ходить, Марко Иванович, — ответил Ушаков.
— Но все так, однако ж…
— Думка есть, как надобно турка проучить на первый раз…
Войнович недоверчиво смотрел на Ушакова.
— Диверсию авангардией на эскадру их учинить. Токмо так турок отвратить от Лимана можно, — пояснил Ушаков.
— Ты, брат мой, шутить изволишь, как так атаковать втрое-вчетверо превосходящего неприятеля? — воскликнул Войнович.
— То забота командующего авангардией. Надобно, чтобы эскадра помощь оказала, — настаивал Ушаков.
Войнович покачал головой.
— Мудришь, Федор Федорович, — махнул рукой Войнович, — ан впрочем, поступай, как Бог велит. Чур, на меня не пеняй.
Ушаков степенно откланялся. Сенявин провожал его и думал: «Ай да молодец!»
Во второй половине июня Севастопольская эскадра вышла к Лиману. Через десять дней она подходила к Тендровской косе. На шканцы, еще до восхода солнца, пока спал Войнович, вышел Сенявин. Легкий бриз с норд-оста шелестел в парусах.
— Неприятель на норд-весте! — крикнули с фор-марса.
— Отрепетовать сигнал! — приказал Сенявин и послал за Войновичем. Он посмотрел в подзорную трубу и увидел корабли турок. Не
«Турки пока не настроены принимать бой», — подумал Сенявин, глядя на увядшие колдуны на вантах — ветер явно стихал.
На шканцы выскочил полуодетый Войнович.
— Где турки? — хрипло спросил он.
Подавив улыбку, Сенявин указал на турок и протянул подзорную трубу.
Три дня крейсировала Севастопольская эскадра между Тендром и Гаджибеем. Турки маневрировали на видимости, сохраняя неизменной дистанцию и уклоняясь от боя. Слабый ветер менял румбы, временами наступал полный штиль, и тогда эскадра ложилась в дрейф.
Все эти дни Войнович суетился, перебегал от борта к борту, беспрерывно теребил флаг-капитана: «Как думаешь, турок не атакует нас?» Сенявину уже стала надоедать нервозность начальника. Он успокоился лишь тогда, когда турецкие корабли скрылись за горизонтом. Наконец совсем заштилело. Корабли легли в дрейф. Войнович спустился в каюту. Через полчаса он вызвал Сенявина:
— Передашь сие письмо Ушакову, пусть ответ учинит.
Вечером к борту «Святого Павла» подошла шлюпка.
На борт поднялся флаг-капитан Войновича Сенявин.
— Ваше превосходительство, вам оказия от контр-адмирала Войновича.
Ушаков взял пакет, мельком взглянул на Сенявина. Не первый раз видел он этого способного и, говорят, лихого офицера. Только уж больно форсист, да и возле начальства служить не избегает…
«Любезный товарищ, — читал про себя Федор Федорович, и смех начинал распирать его, — Бог нам помог сего дня, а то были в великой опасности… Мне бы нужно было поговорить с вами. Пожалуйста, приезжайте, если будет досуг, двадцать линейных кораблей начел у турок. Ваш слуга Войнович». Ушаков глубоко вздохнул. Поднял голову — вымпел на грот-стеньге заполоскался. Он повеселел и сказал Сенявину:
— Передайте его превосходительству, нынче озабочен я готовностью авангардии, ветер свежеет, не ровен час, завтра с турками в баталию вступать. — Тут же приказал на вахте мичману: — Ко мне, живо, капитан-лейтенантов Шишмарева и Лаврова.
Сенявин знал содержание письма и, глядя на Ушакова, еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться в каюте. И лишь когда шлюпка отошла от борта «Святого Павла», дал себе волю и захохотал.
Выслушав флаг-капитана, Войнович нахмурился. Приказал с восходом солнца разбудить его и ушел в каюту. Утром по сигналу флагмана корабли снялись с дрейфа и направились к югу…
Эскадра спустилась к острову Фидониси и легла в дрейф. Стоя на мостике, Сенявин рассматривал в лучах восходящего солнца лежащий справа по курсу каменистый, с белыми отвесными скалами небольшой островок. Рассказывали, узкая, в сажень, прибрежная полоса острова под нависшими скалами по щиколотку усеяна змеиными шкурами. На линьку они приплывают сюда с материка. Оттого прозвали его «Змеиный»… Свежий ветер от чистого норда приятно ласкал лицо прохладой.
— Ваше превосходительство, ветер заходит, пора менять галс, — подсказал Сенявин флагману.