Адонис Индиго

Татаринов-Ангарский Юрий

Бурляк, как проницательный человек, наверняка догадывался, но никаких признаков понимания не выказывал – установившиеся отношения его устраивали, а преданные люди ему были нужны.

И краткая справка: на момент происходящих событий полковник Государственной безопасности Юрий Эдуардович Бурляк отмерил сорок один жизненный год, имел любимую красавицу-жену тридцати семи лет, сына-студента восемнадцати и школьницу-дочь пятнадцати лет.

Услышав «Вас по второй правительственной вызывают», Юрий Эдуардович понял – понял однозначно, безальтернативно, бесповоротно. Понял пробежавшим по позвоночнику и перехватившем дыхание холодком – в жизни наступил перелом. Нет, он не испугался и не растерялся – он внутренне собрался и напрягся.

Через секунду глубоко расслабился, оставляя разум ясным, острым и нейтральным. Теперь он готов был трезво оценивать ситуации. Вряд ли кто-нибудь смог бы заметить на его бесстрастном лице признаки пронесшегося внутри вихря… Юрий Эдуардович был отпрыском старой советской – не чета нынешней – номенклатуры и умел держать удары.

– Юрий Эдуардович, Григорий Степанович и Сергей Леонидович в приемной.

– Пусть входят.– Вошедшие мужчины разительно отличались друг от друга: приземистый, чуть ниже среднего роста, с добродушным лицом и живыми глазами начальник хозяйственно-административной службы хохол Григорий Степанович Негодайло и подтянутый, почти на голову выше, со слегка удлиненным редко улыбающимся лицом и спокойно-проницательным взглядом умных серых глаз Сергей Леонидович Зарицкий, одетый в штатский идеально сшитый и подчеркивающий спортивное сложение фигуры хозяина голубовато-стальной костюм. Негодайло был в не лучшим образом подогнанной полевой форме подполковника внутренних войск России. Нетрудно было предположить и при этом не ошибиться, что ему наплевать, что на нем надето. Тем не менее, именно Григория Степановича, а не выше стоящих по должности заместителей по режиму или по производству оставлял вместо себя на время отсутствия Бурляк. Негодайло тон приказов и распоряжений практически не использовал, но умудрялся добиваться своего и управлять зоной посредством широчайшего ассортимента убеждений, увещеваний, применения различного рода постоянно обновляющихся приемчиков, примочек и всяких прочих прибамбасов. Но несговорчивый, по недоумию принявший несуразного подполковника за безобидного балагура, осекался на полуслове, увидев замерцавший в темных глазах беспощадный запорожский огонь…

– Прошу, господа офицеры, проходите, присаживайтесь. Я о побеге. Мы с вами знаем, что наши высокоумные клиенты без нашего разрешения не имеют никакой возможности самовольно покинуть наше уважаемое учреждение. Дело поставлено так, что даже если гипотетически допустить оказание максимального содействия побегу всей администрацией зоны таковой не имеет шансов состояться и при этом остаться никем не замеченным. Но все это – в традиционном понимании. На настоящий момент мы имеем: факт налицо, и никаких догадок и умных мыслей. Во всяком случае, у меня. У вас есть, что добавить?

Негодайло покачал головой.

– Вполне допустимо предположение о возможности оказания оперативной или консультационной поддержки побегу со стороны одного и даже нескольких сотрудников,– Зарицкий сделал легкий отмахивающий жест кистью правой руки,– но это может быть только частью и – согласен с Вами – не объясняет картину в целом. У меня тоже ничего, Юрий Эдуардович.

– Понятно. Я сорок минут назад разговаривал с Москвой. Они не склонны винить ни нас, ни существующую систему безопасности и охраны. Но они крайне озабочены. Надеются, что такое произошло впервые, хотят как можно скорее с этим разобраться и выдали мне карт-бланш на установление истины. Подтвержден статус государственной важности. Такие дела. Действуем для начала так: Григорий Степанович принимает на себя руководство зоной; ты, Сергей Леонидович, тоже кого-нибудь за себя оставь – наверняка нам с тобой придется частенько бывать в отъездах; и, кроме того, чем больше людей будет думать, что мы с тобой получили по шапке и сдаем дела,– тем лучше. Сергей Леонидович, останься, а ты, Григорий Степанович, можешь идти.

– Буду нос по ветру держать, шеф. Если наклюнется что, как сообщить тебе?

– Через Управление. Номер и пароль я тебе дам.

– Ясно. До свидания и удачи нам всем.– Тяжелая дверь клацнула тихим басом за вышедшим Негодайло; оставшиеся двое взглянули в глаза друг другу.

– Начинаем, Сергей Леонидович, работать. Есть ли улучшения в состоянии Метелькова?

V

Таежногорские врачи свое дело знали: они сделали все, что могли; и в ближайшее время оставалось только ждать, какова будет динамика: процесс мог повернуть как в сторону выздоровления, так и наоборот. А пока внутри и вокруг отдельной палаты, откуда пребывающему в ней Феликсу Виссарионовичу предстояло выйти или быть вывезенным, все шло своим чередом.

– Мариночка, ну как сегодня наш отдыхающий? – Медсестра чуть повернула голову, недобрав добрых четверть оборота до ухмыляющегося, только что заступившего на утренний пост здорового розовощекого охранника с неприятным колюче-сальным бегающим взглядом. Нет, скорей это был намек на поворот: глаза ее изучали какой-то изъян коридорной стены.

– Состояние стабильное, но он по-прежнему без сознания.

– А он неплохо устроился, а? Лежи себе: ни трудом праведным тебе вину великую искупать, ни думать, как хлеба кусок насущный заработать. Не утруждается даже, засранец, дерьмо собственное определять, куда следует – другие за него это делают…

– Бога побойтесь, сержант,– врагу не пожелаешь такое перенести,– щеки Марины порозовели, взгляд очеловечился, укорял.

– Да шучу я, сестричка, шуткую,– сержант Бастрыкин почти перестал быть противным, засопел по-доброму.– Страсть как опостылело штаны здесь просиживать: мужиком перестаю себя чувствовать.– Парень приободрился; в глазах крутнулась наглинка.– Кстати, мадмуазель, о мужиках. О настоящих мужиках, само собой. Каковы Ваши планы на сегодняшний вечер? Я могу попытаться сделать его прекрасным. Ваше мнение, мадам?

– Впредь, пока еще сержант, свидания мне попрошу назначать через подполковника Зарицкого. Желаю удачи.

– Вот так: повсюду доблестному служивому облом и откат, откат и обнос,– притворно запечалился повидавший на своем веку костолом.

Марина не слушала: улыбаясь, она подалась навстречу спешащей сменщице Наташе.

Ан-нет: среди бессознательных особей гражданин Метельков уже не значился. В четыре утра он осознал свое существование: сознание проявилось по-хозяйски уверенно и основательно, без намеков на ретираду. Мозг работал, как скальпель в умелой руке Хирурга: бесстрастно изучал обстановку больничной палаты, доставал из глубин памяти и чего-то еще фрагменты мозаики, отодвигал в сторону, не выбрасывая, лишнее…

Феликс знал: на данный момент невозможно, да и незачем, увидеть всю картину в целом. Главное сейчас – правильно оценить обстановку и наметить план действий, который поможет ему убедить определенные силы в своей значимости и необходимости. Хотя бы на первое время… Чтобы остаться в живых. Об остальном он и сам больше всего на свете хотел бы знать. Но все это – потом. А пока…

Пока обстановка такова: он помнит, что сидит в тюрьме, помнит тайгу и скалу, но между этими событиями – ничего… Место, где он лежит сейчас, никак не похоже на тюремный лазарет, а значит, он кому-то очень нужен, и палата наверняка тщательно охраняется… Вероятно, с утра – в больницах обычно это происходит часов в десять – будет обход врача, и то, что пациент в сознании, перестанет быть его тайной. А после этого кто-то захочет разговора, и от этого разговора может многое зависеть…

Мозг напряженно работал: Феликс ясно осознавал, что то, что он имел какое-то время на обдумывание ситуации, может сыграть для него дурную службу: может кому-то не понравиться… А значит, в сознание «надо придти» незадолго до прихода врача. Учитывая, что сестры сменились минут пятнадцать тому назад, сейчас – начало девятого, и у него в запасе один-максимум полтора часа на подготовку ко встрече с подозрительным и враждебным внешним миром, у которого к Феликсу множество вопросов, и он не остановится ни перед чем для получения на них ответов…