Аэротаник
Шрифт:
– Ну что там, как обстановка? – спросил настороженно Александр Анатольевич, когда Истомина вернулась.
– Обстановка?.. А, так вы опять с вопросами? Забыли, где находитесь, товарищ Игрек? Вы уже и так получили слишком много привилегий, пользуетесь моей добротой. Пора с вами что-то делать. Так что хватит мне ваших психологических опытов и всяких там таинственных историй, которые вы собирались мне всю ночь рассказывать… Меня вы этим больше не задобрите. Так вот…
Она вдруг не договорила, услышав дальний бой настенных часов. Что-то неожиданно с ней стало происходить. Она задумалась, как будто растерялась.
– Что это? Часы бьют… Странно, они уже давно не били, кажется сломаны лет… Господи, что же происходит?
Валентина Васильевна посмотрела на свои часики и вздрогнула. Она уронила руки и вдруг стала совсем уж отрешенной, а легкомысленное выражение с лица исчезло, будто его и не было. Так она, к удивлению Александра Анатольевича, молчала с минуту. Затем медленно подняла голову
– Что с вами? Я что-то не так…
– Миленький, Сашечка, любименький мой, – бросилась совершенно неожиданно Валентина Васильевна к Алмазову и стала покрывать его лицо поцелуями. – О том, старом – не будем. Я знаю, там была какая-то глупость, какая-то несерьезная причина, и поэтому мы расстались. Конечно, ты ни в чем не был виноват. Не мог. Невозможно. Ведь правда? Видишь, одной ночи всего и не хватило тогда нам, и может быть все потекло бы иначе. Не нужно ничего, тебе не нужно объясняться и оправдываться. Я ведь и сама все в конце концов поняла. Мой теперешний муж – он все так устроил. Любил, ревновал, скрипел зубами, глядя на нас. Что-то тебе про меня сказал, а мне – про тебя, обманул в общем… А ты и поверил, глупенький студент. Да и я – новоиспеченная выпускница медучилища – туда же. Ты уехал, вернулся в свою Москву и все – все пропало. Все! Тогда в моей-то голове поселилось самое, что ни на есть, глупое объяснение твоему неожиданному исчезновению – увы, не в твою пользу. Я думала это поможет – сделать тебя злым гением. Придумала самый худший вариант и пошла мучиться. А потом, чтобы не умереть, и чтобы тебе, невинному, отомстить, я решилась… Не понимаю, как я могла выйти за него. Поняла, что потеряла все, что вернуть ничего уже нельзя. Разве он мне муж? Одно только слово муж и печать в бумагах. Думал, забуду, полюблю его, и правды не узнаю. Нет, не получилось. Подонок, он меня готов искалечить, чтобы подчинить себе, только и думает об этом, до сих пор. Мучается от бессилия своего, от того что нет власти надо мной. Да только молчит от страха, потому что боится… Его, – бросила короткий взгляд на висящий портрет Валентина Васильевна.
Она, вдруг остановилась, бросилась к столику и, налив себе в бокал вина, залпом выпила его.
– Ты ведь видишь, я здесь, работаю, почти живу – рядом с Ним… Постели Ему стелю… Уже много лет. Сейчас он там в столовой, уснул от усталости, а все ждут, суетятся. Ничего, проснется, думаю. Но только это начало конца – я то знаю и вижу черту. Да ладно, к чему тебе все это, увидишь сам, чем закончится. Тут все не так, как у вас, нормальных людей. Но если с Ним что-то случится, худо мне будет… Такая судьба. Все равно я молюсь на Него. Кричать буду, на грудь брошусь, если не дай бог… Ведь Он спас меня от мужа, от его злобы и ревности, от побоев. Я здесь, как дома, под Его защитой. Пока Он жив. А после… Я и никто, я и опасный свидетель – все тут… Такие дебри, лучше тебе не знать… Прости, все так спуталось. Но ведь не было бы меня здесь если бы мы тогда с тобой не потеряли друг друга, понимаешь? Все было бы иначе…
– Не надо, Валечка, успокойся, не терзайся… Я не допущу ничего такого… Мы будем вместе теперь…
– Боже, что ты говоришь, наивный студент? Знаешь ли ты…
– Ну, пожалуйста, не нужно мне ничего объяснять, – сказал с сильным волнением в голосе Александр Анатольевич. – Главное я понял – мы оба не виноваты. Конечно, глупо было верить и доверяться тогда чужим и злым людям. Но мы ведь были почти дети, ты помнишь? Такие обидчивые, неопытные и наивные. И нам нравилось страдать, как в кино. Вот и дострадались…
– Да, Сашечка, да родной мой. Прости все равно. Прости, потому что вот это вот – комната, наша встреча – и это тоже уже не может повториться. Это только сейчас – так звезды случайно сошлись. Ведь ты понимаешь, что я отдала свою судьбу всему этому, Ему… Грех жаловаться, я была всегда довольна своим положением, но теперь… Когда есть снова ты… Все переворачивается с ног на голову. Я поняла, как завязла, как попалась, какой подписала договор с судьбой. Ведь теперь я знаю так много и такого, о чем никто не имеет права даже догадываться, даже думать, представлять. Нет, меня в покое не оставят, случись что. Миленький, это встреча, эта комната – это все что у нас есть, все, что осталось. И скоро этому наступит конец. Почему мы сразу не бросились друг к другу в объятья? Целый час пропал. Скажи?
– Я и сам не понимаю. Мы снова юными сделались какими-то, что-ли, вот и ошибаемся опять, делаем все вопреки здравому смыслу. Наши головы и сердца, как и прежде, такие славные, чистые, наивные, но лишенные какой-то логики и правильности. Но ведь правда, еще не все потеряно?
– Вот что, Сашечка, – сказала Валентина Васильевна, кусая губы и оглядываясь на дверь. – Я не могу иначе… Или сейчас или никогда!
Александр Анатольевич не сразу понял, о чем она.
Гениальное творение и плод научно-практического эксперимента, проводимого профессором Пеньковым, появлялось на свет где-то на кухне Кунцевской дачи. Аркадий Георгиевич вместе с Хрущевым отправились в пищеблок и там опытным работникам были даны необходимые инструкции для воплощения идеи, заданы требуемые параметры и прочие рекомендации. Появление на свет архиважного оперативного инструмента требовало времени – тех двадцати-тридцати минут, необходимых для варки макаронных изделий, согласно одному из рецептов «Книги о вкусной и здоровой пище» – той самой, что оснащена знаменитой цитатой Сталина о зажиточности нашего народа. Сам Орлов, комендант дачи, был назначен следить за точностью исполнения задания партии. Он по привычке не задавал вопросов, но что варилось в его собственной голове, глядя на все это – останется загадкой для истории. Хрущев, сопровождавший профессора, кой-чего перехватил на кухне, ибо почувствовал голод (а также жажду), а Аркадий Георгиевич активно и ревниво вмешивался в процесс варки макарон по его, заранее спланированной технологии. Так что Орлову и делать было нечего.
– Выбирайте, товарищи, каки-то таки самые длинные макронные элементы. Температура воды должна быть кака-то така подходящая – сто градусов. Иначе кипения не бываат при более низких температурах. Только одна кака-то сторона макаронной канюли должна быть подвержена температурно-жидкостной обработке – либо левая, либо правая, не важно. Друга кака-то часть остается вне сосуда. Нужно каку-то изоляцию этой части произвести, прикрыть чем-либо, а то бываат и пар тоже размягчаат твердые ткани. Хорошо закрываат от пара, к примеру, кака-та така ткань. Хотя бы каку-то тряпочку можно было б использовать или полотенце.
– Не волнуйтесь, товарищ профессор, все будет как в часовой мастерской, – успокаивал взволнованного и красного от напряжения Пенькова невозмутимый комендант.
В течение этого времени по предложению Берии остальные члены комиссии решили подкрепить усталые нервные и прочие клетки, используя имеющиеся в наличии давно уже остывшие продукты питания и те, что изначально являлись холодными закусками. Логично было компенсировать прием холодной пищи горячительными напитками, что и было сделано. Вяло общались и периодически посматривали на спящего Генералиссимуса. Ничего хорошего не намечалось, мозговое вещество хоть и, слава богу, медленно, но все же стремилось оторваться и нарушить целостность гениального мозга, пока лишь каким-то чудом удерживаясь на усах. Видимо мудрые мысли, а также обязанность перед партией и народом, не давали этому случиться.
– Я вот думаю, товарищи, – стал размышлять Булганин, закусывая выпитую до дна рюмку крепкой наливки бутербродом с черной икрой. Он стряхнул мизинчиком крошки с маленькой бородки, сделал глотательное движение так, что голова проделала некое вспомогательное движение и продолжил. – Я думаю, сейчас, понятно, мы не имеем права информировать трудящихся об этих вот событиях, о проводимой в данный момент совместной, так сказать, операции партии и науки по спасению нашего общего будущего, ибо оно во многом зависит от знаний и опыта нашего Великого Вождя и требует немалых сил, чтобы поддерживать его мудрый разум. Но вот пройдут десятилетия. Сознание людей достигнет наивысшей точки развития, останутся в прошлом жалкие останки вражеской нечисти. И тогда, кто знает, появится возможность рассказать народу, какие сложные, почти боевые задачи приходилось решать нам с вами в это, казалось бы мирное время, чтобы люди узнали правду о нелегких сражениях на наших собраниях, в закрытых кабинетах, даже в таких вот местах, как эта столовая или кухня, куда отправились наши товарищи. Ведь не только шашки и пулеметы – настоящая борьба, но и преодоление таких вот неожиданных для партии препятствий, барьеров и прочих критических ситуаций, кои встают у нас на пути к коммунизму. А то иные смотрят на наши портреты и думают, что вот сидят они там, языками чешут да челюстями работают, пьют коньяк да бутерброды с икрой кушают, а люди, мол, трудятся на стройках и спускаются в шахты. Нет, у нас тут посложнее руда добывается. Одна ответственность перед народом чего стоит. Вот и теперь – нам снова не до сна. Ищем путь, так сказать, выход на свет. А они там спят, думают все спокойно, все гладко.