Агни Парфене
Шрифт:
Она уже протянула руку, дотронулась до массивной ручки, чтобы открыть вход в «святилище», но дверь открылась сама — резко, так резко, что, если бы Лика не успела отскочить, вместо «святилища» вполне могла бы оказаться в больнице.
Парень, вылетевший из музея, словно и не заметил Лику, даже не извинился. Глаза у него были какие-то странные. «Ошпаренный», — подумала она.
Мимо Лики пролетел, как праща, и — вдруг неожиданно замер, остановился, опустил голову.
Она уже собралась открыть вожделенную эту дверь, но парень остановил ее неожиданным
— Который час?
«Вечность», — хотелось ответить и язык показать. Но — обернувшись, она увидела его взгляд. Больной какой-то, точно у него что-то случилось страшное.
— Только не говорите: «Вечность», — попросил он.
И в самом деле — странный парень, отметила про себя Лика. Бледный такой, как будто сейчас в обморок упадет. И мысли отгадывает.
Он странно покачнулся, рука взметнулась, точно парень хотел удержаться с помощью воздуха, Лика невольно подалась к нему. С языка чуть не сорвался вопрос: «Что с вами, вам плохо?»
Но он уже стоял, как будто ничего и не было. Только глаза оставались напряженными, больными.
— Одиннадцать часов вечности, — сказала она. — Утро-с...
— Господи... Как мало времени, — прошептал парень. — Как же у меня мало времени осталось... — И, обернувшись к Лике, пробормотал: — Спасибо. И... простите, что я вас толкнул. Просто я очень спешу.
— Конечно, ничего страшного, раз у вас так мало времени, можно и толкнуть, — не удержалась она.
— Да, — сказал он, пропустив ее иронию мимо ушей. — Времени у меня почти не осталось...
И пошел по улице, уже медленно, как будто смирившись окончательно с этим отсутствием времени.
А Лика, пожав плечами, подумала, что тип все-таки ей повстречался странный. И — почему-то от этой неожиданной встречи у нее испортилось настроение, ей снова стало страшно, захотелось уйти, но она сказала себе: «Заканчивай-ка ты с этими глупостями, детка. Твоя нерешительность глупа и мешает тебе жить. Нельзя же обращать внимание на каждого встречного, право... Ты слишком чувствительна, так нельзя».
И все же она не могла избавиться от ощущения, что с этим парнем что-то произошло, и — еще произойдет, нечто плохое, страшное, от чего у Лики стискивает горло, хочется кричать, хочется остановить его, но... Это ведь будет глупо выглядеть.
И — сколько уже раз Лике говорили, что она всех достала своими фантазиями. Как же она будет смешно выглядеть, если сейчас побежит за этим парнем, схватит его за рукав, начнет ему говорить, что лучше ему идти сейчас совсем в другом направлении, потому что в том, в котором он сейчас движется, ей, глупой Лике, мерещится Тень. «Подумает, что я сумасшедшая, и отчасти будет прав», — хмыкнула она.
Поэтому Лика прикрыла глаза, сказала себе что — сейчас нет ничего важнее ее самой и ее будущей работы, сосредоточилась, собралась с силами и вошла в музей.
Глава 2
БЕДА
И изменить он ничего не сможет. Беда дышит ему в лицо. Она осязаема, она вокруг. Она иногда приобретает черты давно знакомых людей, и ты удивляешься — как же ты не видел раньше, что она смотрит на тебя из их глаз. И эти люди — они становятся странными, как будто это и не они совсем, а кто-то другой теперь в них.
Теперь в них — беда.
И ему ничего не остается, только принять это. Изменить ничего нельзя. Ты же не можешь забраться внутрь, в человеческую душу, и — починить ее. Ты не можешь навести порядок в чужой голове.
Тщетно. Бежать — некуда, выхода — нет. Если твоя беда подошла к тебе так близко, и человек, которому ты всегда доверял, стал ее союзником — что ты можешь сделать? Нет выхода. Нет. Бе-да...
Но ладно бы вот это ощущение безвыходности. Хуже всего страх. Страх, который пожирает силы, лишает возможности думать о чем-то другом. Страх, который почти парализовал его, лишил воли. И даже нет уже гнева, перегорело все, и жажда мести, которая раньше помогала дышать, потухла, осталось только одно, уже слабеющее желание: чтобы они не добились того, чего хотят. И это желание уже тоже ослабевает, просто потому что он начинает верить — они сильнее. Сопротивляться им бесполезно.
И это — самая большая, самая страшная часть Беды...
«...И дверь ко спасенью закрыта, закрыта дорога к Царю»[3], — вспомнилось ему. И — он поднял глаза, туда, в серое небо. Закрыта страстями. Да, его страсти были виной всему. И — он сам во всем виноват.
Если бы не его страсти, он сейчас был бы свободен от страха. Вот и все.
Зазвонили колокола на маленькой церкви — ему показалось, что это ответ, он хотел остановиться на минуту, но даже попытка была пресечена страхом, тут же отозвавшимся, и уже эти перезвоны показались ему зловещим предзнаменованием, предсказанием: «Они же по мне, по мне звонят!!!»
Он пошел быстрее, все больше и больше ускоряя шаг, он уже почти бежал — а звон колокольный преследовал его, причудливо сплетался со все более разрастающимся страхом. И — некуда было бежать, да и — как убежать от того, что живет в тебе?
То маленькое зерно, которое было посеяно, уже проросло, пустило корни и теперь превратилось в мощное растение, которое, чтобы стать еще больше, еще могущественнее, выпивает из него жизнь. Капля за каплей. У него раньше были силы сопротивляться, теперь же силы таяли, и все, что он мог, — это метаться в бессмысленном поиске выхода, прекрасно сознавая, что выхода нет.
— Ты сам виноват, — прошептал он едва слышно. — В собственном плачевном положении тебе некого обвинять. Только самого себя.
Но — об этом нельзя было думать. Он становился еще слабее.
Надо было ухватиться за что-то — за этот колокольный звон, за кресты церкви, уносящиеся в небо, за дерево, покрытое снегом, за девочку, которую нечаянно толкнул, выходя из музея.
За девочку... Она напоминала кого-то — эти испуганные глаза, смешная косичка, делающая ее юной, несолидной и забавной... Он невольно улыбнулся.