Агробление по-олбански
Шрифт:
– Да ты что?! Мы больше не можем, в нас больше и капли не влезет!
– Тогда к морю, – согласился Эфлисон. – Но, чур, уж если рыбаки чего не знают о Большой Женщине, то мне и подавно этого не знать, – пытался требовать гарантий Эфлисон.
– Ничего не знаю, – возражал Петр, – все к морю!
Закрывая дверь, Эф наглаживал стены своего кафана, словно спину старого корефана, которого провожал на войну. Будь Эфлисон чуть побольше, наверняка бы стиснул свою таверну в крепких объятиях.
Петр не мог на это спокойно смотреть и повернулся лицом к рыдающему морю. В этом был большой риск – после обильной закуски выйти
«Хорошо, что улочки Пераста узкие и сюда не проникает солнце», – подумал Петр. Утомившись стоять, он присел на корточки и увидел жирную-прежирную улитку. Она ползла вертикально по большому зеленому листу и вдруг не удержалась, сорвалась и упала на спину рядом с жуком «Жоржиком». От испуга спряталась в свой домик.
Петр перевернул улитку, она вылезла и, шатаясь, поползла дальше по своим улиточным делам, больше не обращая внимания на жука. Важная донельзя. Видимо, лист оказался горьким.
Местные говорят, несколько раз в год под воздействием луны океан то отходит в море, то возвращается назад. При отливе-приливе высвобождается огромная сексуальная энергия. А главное, вдоль всего побережья устрицы и улитки, до которых охоча Большая Женщина.
С высоты гор Которская бухта поражала воображение. Острова Госпа от Шкорпьела и Святого Георгия – словно подложенные великанам камни, чтобы ходить на тот берег, не делая крюка вокруг самого южного фьорда Европы. По преданию, в Перасте некогда жили настоящие пираты. Первый остров возник из кладбища потопленных кораблей. Второй якобы появился сам по себе.
– Посмотрите наверх, – продолжал экскурсию Эфлисон, – видите: там, на высокой горе Пяти стихий, замок? Это дом человека года – Душко Вуйошевича. Тренера «Партизана» и ЦСКА (Центрального спортивного клуба армии), что бился на равных с Орландо и обыграл «Кливленд». В Черногрии вообще живут самые большие люди мира. Все как один баскетболисты.
И правда. Горы Монтенегро, словно чернокожие великаны, норовили заколотить мяч солнца в корзину из сетки перистых облаков. Теснились, толкались локтями в трехсекундной зоне. Темная кожа лоснилась, белоснежные улыбки вершин сверкали.
«А может, и правда, – думал Петр, – гигантская женщина – одна из океанид, и это она перекрывала своей цепочкой вериги – самый узкий проход в бухту, чтобы ни одна мышь не проскочила. Не может быть, чтобы второй остров был не рукотворный. Да и первый не мог быть создан руками маленьких людишек. Всего скорее это проделки Большой Женщины, позавидовавшей Франу и Катице – черногорским Ромео и Джульетте».
– Куда поедем, – спросил у Порошкански Эфлисон, – на юг или на север?
– На юг город Бар, на север Чайниче, – развернул мысль картой Давид. – А что, может, поедем в Бар? Догоняться? Я еще «Горького листа» не распрбовал в этот раз.
– Нет, поедем в хорватско-рыбацкую деревню.
– Что за рыбацкая деревня? Почему на карте нет? – спросил Порошкански.
– Уже давно жители деревни покинули эти места, – пояснил Эфлисон, – и долгое время каменные дома стояли в безжизненном спокойствии. Знаешь ли, бывает такое спокойствие, когда вроде бы живешь, а вроде бы и нет. Но бизнесмены – те на месте сидеть не хотят. Им покой неведом. Они не могут просто гордиться красотой,
– Зачем рыбацкая деревня, если каждый может сам рыбу ловить? – не понял Петр.
– Вот именно. Раньше каждый в море выходил за рыбой, в лес за дровами. А потом какому-то большому начальнику в голову пришло, что страну надо капитализировать. А как? Все превратить в товар. Все сделать предметом продажи – и воду и лес и воздух. Есть у меня приятель – заядлый рыбак Ивица. Но когда Ивица каждый вечер выходит на берег и ловит на живца с удочки – это не считается. Пойманная рыба и устрицы становятся товаром, когда бизнесмен Ивица построит устричную ферму или консервный завод. Наймет людей в отдел маркетинга. Начнет поставлять продукцию в ресторан, превращая бруски трески в исходный, готовый к употреблению большой экономикой материал. В итоге – совокупный национальный продукт растет, а экономика пухнет, пахнет и считает, что она процветает!
– Ой, сейчас лопну со смеха! – схватился за живот Порошкански. По-хорватски это звучало как «пукнути од смийха». И тут, глядя на корчившегося в припадке гомерического хохота Давида, Петр решил, что Большая Женщина и есть глобализация. Это она, Глоби, накатывая, как приливы, со своими инвестициями, поглощает маленькую Черногорию с потрохами – чтобы, высосав и выкачав все до капли, направиться в сторону офшора на Кипре. Движение капитала не знает границ.
– Человечество задумывается о новом мировом порядке только после глобальной катастрофы, – высказал свои мысли о Большой Женщине вслух Петр. – Она, как Артемида Эфесская, ради достижения добавленной стоимости раздувала бычьи пузыри, накачивала все в округе финансовыми удобрениями. А потом – ибо удовольствие не есть удовлетворение – у Большой Женщины случилась истерика. В итоге разразился глубочайший финансовый кризис, и Большая Женщина, как старуха в сказке Пушкина, осталась с разбитым корытом.
– То же самое и с культурой, которую мы продаем туристам, – словно вспомнив Пушкина, вмешался в разговор успокоившийся Порошкански. – Думаешь, нам, албанцам, охота торговать тем последним, что у нас еще осталось за душой, – песнями и притчами? А надо – для капитализации и якобы богатства страны. Каждый частный дом, что строили наши деды, уже превратили в отель. Зачем из кладбища с могилами наших предков делать туристический объект, а из наших жен и матерей туристическую обслугу? Оставьте кости предков в покое. Оставьте наших женщин нашим семьям. Горький лист, одним словом.
Поспорив о политике и перейдя к сладкой клубничке, решили, что рыбаки должны больше знать о женщинах, чем они, поэтому Петр и Давид рванули на побережье… Эфлисон катился чуть позади, и ветер доносил лишь обрывки его рассуждений о долбаной глобализации:
– Рыбаки – они море понимают, а море – оно знаешь какое мутное.
Но не успели друзья выйти к морю, как Петр и сам понял, что его совсем развезло.
– Что это такое? – спросил Порошкански у Эфлисона сдавленным голосом, когда они проезжали мимо красных пластиковых столов под большими зонтами. Палатка на самом утесе напоминала римскую триеру.