Агробление по-олбански
Шрифт:
После концерта Эфлисон и друзья ринулись за кулисы к толстой рэперше, чтобы спросить о Большой Женщине, но та оказалась глухонемой и почти слепой от рождения. В этом и состоял ее номер – она танцевала рэп, не слыша музыки.
Фестиваль инвалидов закончился, все разбрелись по домам, а они так и остались сидеть в буфете. Распахнутые окна привлекали их внимание больше, чем пустеющая стойка бара. Ночь быстро захватывала жаркое небо, снизу доносились смех и голоса отдыхающих. Серые и желтовато-розовые здания в стиле барокко нужно было запивать бороком и сёроком. Если бороком, то красным виланьским и белым токайским. Если сёроком, то печским и чешским.
Пошли за ускользающим за горизонт кружком солнца по пешеходной улице Кирали. Рестораны и кафе на каждом шагу, у каждого дома. Устали задирать головы на башенки и колонны. В доме Бартока сейчас тоже ресторан. Вон он, картонный, приглашает жестом войти и вкусить борок.
Нырнули в подворотню «Культурбара». Оказалось ретро-кафе под открытым небом. Потрепанные диванчики, старые стулья из разных гарнитуров, порушенных Бендером, подушки и абажуры прошлого века, а где-то в темном углу уходящей слегка вниз террасы – видавший виды рояль.
Черный, слишком крепкий двойной кофе Порошкански решил разбавить водичкой из фонтана: перед рожицей на углу дома руки держат тряпку с прорезью, из которой торчит длинный язык. С языка льется тонкая струя. Давид помахал своим языком под струей, приветствуя язык металлический.
– Вкусно! Но мало. Может, зайдем куда-нибудь, тяпнем еще местной воды с серой или сёрока, а?
Между мечетью Касим-паши и церковью ордена сестер милосердия обнаружился еще один примечательный колодец-фонтан. Колонну, увенчанную тюрбаном, с четырех сторон украшали сверкающие зелеными и синими переливами бараньи головы. Из пастей вытекала вода, и Порошкански тут же начал целоваться с овцами.
– Это символ города, – пояснил Эфлисон, указывая на герб с пятью стилизованными церквями на одной из сторон колонны. – Немцы назвали Печ городом пяти церквей. А головы – знаменитая керамика Жолнаи (Zsolnay), местного производства. Колодец вырыт турками и теперь разом соединяет в себе всю печскую символику.
В бистро, на вокзале, они обсуждали, как им быстрее вернуться в Сараево – через Загреб и Риеку, что за гребнем гор у реки, или прежним маршрутом. В итоге решили в Сараево пробираться через Арад и Белград, потому что Эфлисон заметил, что Загреб по расположению и архитектуре похож на Печ.
Кто-кто, а венгры в результате войн последнего столетия лишились до половины своих земель.
– Сейчас наш долг самый большой в Восточной Европе, а после Трианонского мира Венгрия стала граничить с Мадьярией – то есть сама с собой, – горько заметил один венгр-мадьяр. Он же бармен-официант. О былом величии Венгрии вздыхал и водитель попутки. С ним они заехали в Собор, где долго искали «автобоску станцию». Затем из Собора ночью отправились в Белград, прекрасный город, в котором дышится легко даже в жару, а всю ночь ходят городские красные автобусы. На центральной улице Кнеза Михайло кушали лепинью и мясо на гриле, плешку и пушку – блюдо из питы, начиненной фаршем, напоминающее толстые длинные средневековые орудия. Пушечное мясо подавали со сметаной и майонезом, огурчиками, свеклой и прочей зеленью. В зеленом парке Ташмайдан, что раскинулся за величественным собором Святого Марка и русской церквушкой с останками Врангеля, постояли у монумента в честь шестнадцати журналистов, погибших во время авиаудара НАТО. Телецентр власти восстанавливать не стали, то ли в память о том налете, то ли из-за неразорвавшихся бомб. Сербы всю жизнь воевали за свою землю, и от войны к войне
Глава 33
Четыре татарина – гарем
Ночь была душной. С утра, пока все спали, я принимал душ. И все же нельзя сказать, что я не выспался. Я теперь всегда будут высыпаться. Владеть, по Аристотелю, своим ночным временем. Теперь мне некому варить по утрам кофе, теперь я не раб.
Со вчерашнего дня мы живем в квартире вчетвером – я, Жан, Рауль и Эрик. Но я им кофе не варю – разве что иногда. Чаще же раньше всех встает Жан. Вода приятно щиплет подмышки и спину. Необходимо взбодриться перед утренней пробежкой. Утро не любит несвежих бегунов.
Теперь я тоже бегаю с ребятами. Пытаюсь укрепить свой дух. Да, теперь я воспитываю аристократизм духа. Сплю сколько нужно – хоть девять месяцев, как в утробе матери. С утра наслаждаюсь прохладой мягко текущего времени из душа. Словно рождаюсь заново. Мы ведь вышли из лона вместе с водой. Значит, можно сказать, что море – наша общая мать. Море – символ Большой Женщины.
Утром голова работает четко. Если человек вышел из моря, то куда он стремится потом? Наверное, в круговорот всего, на вершину горы, в центр города. Все самые дикие племена проживают либо в пустыне, либо в степи. Затем они стремятся к центрам цивилизации. Но некоторые поднимаются в горы. Да, слабые из диких поднимаются в горы, потому что уже не могут жить в хаосе. Вода стекает по голове, плечам, пытается лизнуть пятки.
И всё возвращается на круги свои, в море. Круговорот. Племена приходят и уходят, как волны, оставляя на камнях следы – тайные знаки. Дно моей ванны всё испещрено такими знаками. А слив вдруг напомнил мне сосок Александры. Как это ни жутко звучит.
Хотя, возможно, это кощунство – моё неверие в тайные знаки. Все тайные знаки – домыслы людей. Или татуировки людей. Ведь что нам остается – только воспитывать аристократизм духа: царапать на стенах бедренной костью любимой: “Смерть”, “Месть”. Ведь я тоже любил свою жену, однако у меня на груди нет никаких знаков. Зато грудь полна стихов. Нормальный стоицизм. Всё остальное позор.
Неожиданно родился каламбур – что не узор, позор.
– Надо?!
– Гол!
– Надо, надо?!
– Гол! Гол!
– Надо, надо, надо?!
– Гол! Гол! Гол!
Это утренняя кричалка. Так Жан будит всю роту (трио-квартет-дуэт в зависимости от боевой готовности). Яростные звуки готовых к бою гулким эхом отдаются в пещере ванной. В сущности, люди не меняются.
Побежали трусцой, как четыре гадких утенка. Под ногами реклама фитнес-центра, призывающего строить могучие тела.
Любви уж нет, остались фитнес-центры.
– Адвокат не тренер, – неожиданно заявил на ходу Рауль, – пока он у руля сборной, ничего хорошего не будет.
– Конечно, не тренер, – согласился Эрик. Они нашли друг друга.
– Что, он во всей стране не может найти десяти ребят, которые быстро бегают и на ходу соображают?!
– Четверо уже есть, – улыбнулся Жан.
Мы бежали за Жаном, всё дальше и дальше от дому и фитнес-центра. В итоге убежали так далеко, что назад пришлось возвращаться на вьючном транспорте. Выбились из сил, хоть под землю провались.