Ахульго
Шрифт:
– При штабе служит.
– Как же дерзает плясун браться за такое дело? – не верил Траскин.
– Не сам, господин полковник, – сказал Попов.
– Тогда кто же?
– Наш человек, – заверил Попов.
– Отчаянная голова, доложу я вам.
– Кто же это?
– Из вольноопределяющихся.
– Он разве на канате плясать умеет? Это все же не шашкой махать.
– При канатоходцах шуты положены, – объяснял Попов.
– Ряженые. Так вот господин Синицын решился испытать судьбу.
– Синицын? – припомнил Попов.
–
– Он самый, – кивнул Попов.
– По дерзости своей и согласился на такое дело.
– Он, думаю, и стрелять-то не умеет.
– Обучили, – сообщал Милютин.
– К тому же он затем сюда и явился.
– Извольте объяснить, поручик, – недоумевал Траскин.
– Изволите ли видеть, господин полковник, у него к Шамилю личные счеты, – говорил Попов.
– Какие – не говорит, но цель его жизни заключается в том, чтобы вызвать Шамиля на дуэль.
– А он в своем уме? – постучал по своему лбу Траскин.
– Надеюсь, что не совсем, – улыбнулся Попов.
– При здравом-то уме кто же на такое решится? Однако же прибыл сюда с дуэльными пистолетами французского образца.
– Он, конечно, человек не военный, – добавил Милютин.
– Но и в том есть преимущество. Военного горцы сразу отличат.
– Тому есть прискорбные примеры, – сообщал Попов.
– Начальству было угодно отправить из Генерального штаба подполковника Бергенгейма из Хунзаха в Кахетию, а поручика Гордеева через южные лезгинские общества. И оба они от засад, неизвестно кем поставленных, погибли. После смерти упомянутых офицеров командир Отдельного Кавказского корпуса решил, что положение Дагестана таково, что впредь отправлять офицеров в горы невозможно…
– Так вы говорите – цель жизни?
– Я самолично его отговаривал, – убеждал Попов.
– А он на своем стоит. Не возьмете, говорит, в поход – сам уйду! Вот я и подумал, зачем же такому сорвиголове напрасно пропадать? Чем черт не шутит?
– Дас, – произнес Траскин.
– На свете чего не бывает…
– А не доберется до Шамиля, так хоть дороги выведает, – сказал Милютин.
– Я его и глазомерной съемке обучил, и насчет составления карт с ним занимался.
– И языками он почти овладел, – вставил Попов.
– На базарах практиковался и с переводчиком тоже.
– Так вы полагаете, он и в самом деле пойдет в горы?
– Если на цепь не посадим, пойдет, – заверил Попов.
Траскин задумался, а затем велел Милютину.
– Оставьте-ка нас на минутку с полковником.
Милютин козырнул и вышел.
– Я одного не возьму в толк, господин полковник, – обратился Траскин к Попову.
– Ежели этот ваш сумасброд Синицын так горячо желает стреляться с Шамилем, что само по себе событие чрезвычайное, то на что ему десять тысяч?
– Его превосходительство решили, – отвечал Попов, – что зло, которое причиняет нам Шамиль, оправдывает всякую меру, которая с успехом может быть употреблена для его истребления.
– Это верно, – согласился Траскин.
– Однако же фанатики на деньги не смотрят. Уже если что засядет им в башку, пушкой не вышибешь. Видал я таких, когда декабристов после бунта допрашивали.
– Траскин перевел дух и продолжал: – Ведь если рассудить, мы помогаем господину Синицыну исполнить его заветное чаяние. К тому же если предприятие сие увенчается успехом, то слава его затмит всех наших героев.
– Он, наверное, готов и бесплатно… – неуверенно предположил Попов.
– Зачем же бесплатно? – возразил Траскин.
– Всякое дело имеет цену.
– Долгов у него всего на триста рублей, – сообщил Попов.
– Да и те можно отнести на полковые издержки.
– Вы меня не понимаете, господин полковник.
– Траскин поднялся и навис над Поповым, сверля его глазами.
– Десять тысяч – так десять тысяч. За ценой не постоим. Только не вперед, а после.
– А если не справится? – спросил Попов.
– Значит, на то воля Божья, – вздохнул Траскин.
– Тогда к награде представим. Посмертно.
– А деньги?..
– начал понимать Попов.
– Я слышал, у вас семья? – участливо спросил Траскин.
– А жалование, знаю, небогатое.
– По совести говоря, едва хватает, – признался Попов.
– Ну так вот, триста Синицыну, авансом, – прикидывал Траскин, загибая пальцы.
– И плясуну канатному…
– Двести, – вставил Попов.
– Чтобы не выдал.
– Пожалуй, – согласился Траскин.
– Ассигнациями.
– Золотом, – настаивал Попов – В крайнем случае – серебром. Ассигнации горцы не принимают.
– Тогда хватит с него и ста, под расписочку.
– А остальное? – осторожно спросил Попов.
– Пополам, вам и мне, – улыбнулся Траскин.
– И пусть себе этот ваш истинно помешанный Синицын хоть на канате пляшет, хоть к горцам перебегает, хоть с мюридами стреляется, но чтобы духу его здесь не было!
– Но как же сведения? – опомнился Попов.
– Сведения? – расхохотался Траскин.
– Вы что же, полковник, всерьез полагаете, что он живым оттуда вернется?
– Бог его знает, – ответил Попов.
– Дуракам, говорят, везет.
– А ежели вернется, так в лазарет его, в дом умалишенных, на вечное излечение!
Глава 39
В семье Шамиля был торжественный день. Маленькому Саиду в первый раз брили голову.
Джавгарат держала младенца на руках, а Шамиль остро отточенным ножом снимал с его головки невесомые волоски. Саид беспокойно вертел головкой, и Шамилю приходилось ее удерживать. Только когда сын встретился глазами с отцом, он затих и улыбнулся.