Ахульго

Казиев Шапи Магомедович

Футляр со своими знаменитыми дуэльными пистолетами Аркадий хранил у Лизы, пообещав забрать их, когда настанет время.

Приходя в себя после липких речей жандарма, после вздорных «глазомерных съемок» и «картографических опытов» поручика Милютина, после шутовских кривляний на базаре, Аркадий брал в руки книжку Марлинского. Только ему, опальному декабристу, популярному литератору, Аркадий верил, как, впрочем, и вся просвещенная публика, которая не могла уразуметь из газет, что творится на Кавказе.

Аркадию предстояло идти

к аварцам, каковым был и сам Шамиль. А у Марлинского было ясно написано: «Аварцы – народ свободный. Они не знают и не терпят над собой никакой власти. Каждый аварец называет себя узденем, и если имеет есыря (пленного), то считает себя важным барином. Бедны, следственно, и храбры до чрезвычайности; меткие стрелки из винтовок – славно действуют пешком; верхом отправляются только в набеги, и то весьма немногие… Верность аварского слова в горах обратилась в пословицу. Дома тихи, гостеприимны, радушны, не прячут ни жен, ни дочерей – за гостя готовы умереть и мстить до конца поколений. Месть для них – святыня; разбой – слава. Впрочем, нередко принуждены бывают к тому необходимостью… Аварцы – самое воинственное племя, сердечники Кавказа».

Но делать было нечего. Надо было идти. И не в героическом виде вершителя судеб мира, а в образе жалкого шута, служившего на подхвате у канатного плясуна. И только дуэльные пистолеты, которые он забрал у Лизы, сохраняли его связь с прежним миром и с главной целью его путешествия.

Глава 41

Следующие представления канатоходцы давали в крепости Внезапной, у аула Эндирей. Гарнизон, маявшийся от зимней скуки, веселился от всей души. На натянутом между казармами канате акробат исполнял удивительные номера. Нанятые им полковые оркестранты играли нехитрую музыку, а особенно опасные трюки сопровождали барабанной дробью.

– Ловок, шельма! – удивлялись солдаты.

– Видал, каким чертом ходит!

– Тот еще абрек!

Акробат скользил по канату, стоя в тазу.

– Дьявол! – шептали солдаты.

– Расшибется!

– Гляди-ка, цел!

Ряженый забавно копировал на земле то, что происходило в воздухе, вызывая у зрителей взрывы хохота. Одни в шутку тыкали его штыками, другие целились из пистолетов, а шут в ответ бросался с посохом на зрителей и требовал денег.

– Браво! – кричали канатоходцу офицеры.

– Еще что-нибудь! На бис!

Вдохновленный акробат бросил свой шест ряженому и принялся танцевать на канате лезгинку.

– Ну, орел! – аплодировали офицеры.

– Тот еще разбойник!

Из окна полкового штаба за артистами наблюдал Пулло. Рядом стоял Жахпар-ага.

– Который? – спросил Пулло.

– Вон тот, внизу, – указал Жахпар-ага на ряженого.

– Славный маскарад, – одобрил Пулло.

– Так точно, господин полковник. На шайтана похож.

– Этим везде дорога, – кивал Пулло.

– Значит, говорите, через Буртунай пойдут?

– Так точно, господин полковник, – подтвердил Жахпар-ага.

– Слышал, есть и там дорога, – сказал Пулло.

– Оттуда нас Шамиль не ждет.

– Конечно, – кивал Жахпар-ага.

– Там горы высокие.

– И не через такие ходили, – улыбался Пулло.

– Только бы разведать хорошенько.

– Разведают, – обещал Жахпар-ага.

– Нам ведь не налегке идти придется, а с пушками.

– Узнать бы дорогу, а ее и исправить можно, – убеждал Жахпар-ага.

– Но ведь Буртунай, я слышал, с Шамилем заодно, – сомневался Пулло.

– Наши пушки увидят – быстро поумнеют, – заверил Жахпар-ага.

– Сами они против Шамиля ничего не могут, вот и покоряются. А если хорошую армию послать…

– Как закончат, пусть ко мне явятся, – перебил его Пулло.

– Вернее, пусть господин Синицын, сам.

– Слушаюсь, господин полковник, – козырнул Жахпар-ага и вышел.

Представление продолжалось. Канатоходцу подали на штыке флягу с водой. Он отпил, перевел дух, а затем завязал себе глаза и под тревожный барабанный бой двинулся по канату. Наступила тишина. Канатоходец сначала двигался осторожно, затем пошел быстрее, а последний кусок каната пробежал, будто по ровной дороге. Публика восторженно кричала и аплодировала. А в шута полетели серебряные и медные монеты.

Пулло пригласил Синицына на обед.

Когда шут снял свой уродливый колпак и скинул вывернутый наизнанку полушубок, Пулло несколько опешил. Он ожидал увидеть кого угодно, но только не вылитого горца. Перед ним предстал бритый малый с усами и бородкой.

– Вы господин Синицын? – не поверил Пулло.

– Именно так, господин полковник, – ответил горец на чистом русском языке.

– Он, – подтвердил Жахпар-ага.

– Прошу к столу, – пригласил Пулло, а затем обернулся к капитану.

– И вы пожалуйте. Чем Бог послал.

– Давно не ел приличного супа, – потер руки Синицын.

– Мне эти хинкалы, да с сушеным мясом ихним…

– Кушайте, прошу вас, – приглашал Пулло, наливая Синицыну водки.

– И беленькой примите. Небось, в горах не угостят, а, капитан?

– Нет, – покачал головой Жахпар-ага.

– У нас это нельзя. Грех, харам.

Синицын опрокинул рюмку, закусил и принялся за суп.

– Так вы, выходит, горцем заделались? – спросил Пулло.

– По всей форме?

– Кем же мне еще? – пожал плечами Синицын.

– А молиться тоже умете?

– Умею, – кивнул Синицын, не отрываясь от супа.

– Только после водки нельзя.

– Так-так, – соображал Пулло.

– И все их поклоны знаете?

– Знает, – подтвердил Жахпар-ага.

– А как начет этого… – любопытствовал Пулло.

– Ну, вы понимаете.

– Не совсем, господин полковник, – поднял голову Синицын.

– Ну, в смысле обрезания.

– Обрезания? – переспросил Синицын.