Акимуды
Шрифт:
– Нет! – замахал я на нее руками. – Ты что!
– Но я тебе многим обязана! И вы, Николай Иванович, вы – прекрасный джентльмен!
– Спасибо, – сказал Акимуд.
– А вы не женаты? – спросила тихонько Ланочка, придерживая и тайно лаская его руку.
– Я бы женился на вас, но боюсь растолстею!
– Почему?
– Жениться на вас – все равно, что жениться на пищеварении, – буркнул Акимуд.
– Николай Иванович! Тост! – прервал я их сепаратный talk.
Аня подняла тост за джентльменов разных стран. Она сказала, что, помимо Посла Акимуд, джентльменом был америкаский посол в Москве Артур Хартман, который помог ей с мужем эмигрировать.
– Это был первый джентльмен, которого я видела в жизни. Он говорил с президентом и с прислугой с одинаковой интонацией вежливости.
– В Африке, – подхватил я, – я тоже говорил с неграми с большим уважением, все время называя их messieurs, и меня чуть не побили. Решили, что издеваюсь.
– Ну, это так! – небрежно парировала Аня. – А вот Рейган был настоящим джентльменом.
– А у русских, – сказал Акимуд, – есть много издевательских анекдотов о джентльменах. Как будто вы завидуете им.
– Наши джентльмены обычно на уровне джентльменов удачи, – сказал Николай Усков и снова закурил.
И тут Зяблик сказала:
– Хорошая идея. Выпить за джентльменов этого стола!
Она предательски поддержала Аню, и мы не знали, что делать, потому что не по-джентльменски противоречить человеку, который только что накормил тебя бараньей ногой. Шаманка Зарина потянулась к нам с бокалом, дразня нас своими молодыми сиськами, и – Ланочка, из маленьких ушек которой капал романтический гной, и – даже сын Ани, Даня, который не сказал ни одного слова, но выглядел по-американски и был тоже красив, как Акимуд.
– За вас, ребята! – сказала Аня.
Мы встали и перевели дух. Из джентльменов мы снова стали ребятами…
– Вообще-то мужчины мне не очень удались, – оглядев себя в зеркало в прихожей и поправив кепку, почмокал губами Акимуд. – Ну, ладно… Это мой последний ужин, – прощаясь со мной, добавил он.
– Уезжаете? – удивился я.
– Вылетаю, можно сказать, в трубу, – усмехнулся Акимуд.
– Как это?
– Страшно мне, страшно, – твердо сказал Акимуд и, обернувшись к Зяблику, по-джентльменски поцеловал ей руку.
Вопрос о казни решали в детском саду. Так казалось безопаснее. В углу были сложены плюшевые мишки и цветные пирамиды. На стене – доска почета: на центральном месте – сам директор детсада. У одной из почетных нянечек в белом халате было очень страшное лицо.
Руководство страны село за маленькие столики на маленькие стульчики. Когда Главный быстрой походкой спортсмена вошел, правительство вскочило и склонилось в низком поклоне. Так требовал протокол. Главный зорко посмотрел на министра финансов, который склонился чуть-чуть меньше других. Главный втиснулся в детское креслице нежно-голубого цвета. Директор детсада, еще не старый человек, словно сойдя с доски почета, с доброй улыбкой предложил правительству попробовать детское питание.
– У нас готовят очень вкусную манную кашу! – похвалился он.
В катакомбах Лубянки три судьи в почти одинаковых темно-синих костюмах и желтых галстуках осудили Посла на смерть. Теперь, на совещании в детсаде, решался вопрос, как отправить его на тот свет. Через повешение?
Главный, склонившись к манной каше, сказал:
– А, что, вкусно! – И предложил четвертовать.
Повисло молчание. Только ложки стучали о миски с кашей. Кто-то ел с аппетитом, кто-то давился: после слов Главного о каше не есть было нельзя. Вслед за кашей принесли кисель. Мутноватый, бледно-рубиновый. Главный попробовал кисель, лизнув его языком. Кисель ему не понравился. Главный собрал узкий круг единомышленников. Некоторые из них были вообще неизвестны стране. Единомышленникам было видно, что Акимуд сильно насолил Главному.
– Ну, какие еще предложения? – спросил Главный, глядя на Бенкендорфа.
Молчание затянулось. Бенкендорф поднял глаза к потолку и смело вмешался со своим предложением. Он предложил заменить четвертование на более гуманную меру.
– Посадить на кол!
Главный кивнул:
– Это народная расправа.
Однако среди присутствующих возникло мнение, что посадить на кол – это сильнее четвертования. Кто-то вспомнил пример из нашей истории XVIII века, когда, напротив, кол был гуманно заменен Анной Иоанновной на четвертование. Кроме того, такая казнь может быть неприличной. Главный пожал плечом.
– Может, повесим? – несмело предложил чудаковатый министр финансов.
Участники совещания усмехнулись.
– Вверх ногами, – участливо предложил министр иностранных дел с умным лошадино-обезьяньим лицом.
– Может, вообще отпустим домой? – поинтересовался у него Главный, доставая детскую игрушку из кармана и ставя Ома на столик.
– Это я первым придумал четвертовать!
– Проехали, – добродушно сказал его хозяин.
– До сих пор у нас нет возможности публично сжигать еретиков, – задумчиво вступил в разговор Патриарх. – Мы жгли только их книги…
– Почему нет, если есть, – остро глянул на него Главный.
– Ну что ж, если есть… – склонил голову Патриарх.
– Я против святой инквизиции, – сказал Бенкендорф. – В этом есть что-то чуждое, католическое, не свойственное нашему народу…
Ходили слухи, что сам Александр Христофорович не чужд католицизму, несмотря на то что официально он поддерживал лютеранскую коммуну святой Катерины в Петербурге.
– Свойственное, свойственное, – улыбнулся Патриарх.
– Я предлагаю его распять, – мягко выкрикнул Бенкендорф.
Главный перевел на него взгляд:
– Распять?
– Провокация, – строго сказал Патриарх.
В сущности, он был добрейший человек, и только атеисты могли распространять порочащие его слухи.
– А ведь в этом что-то есть, – согласился Главный. – Костер быстро горит. А распять – это лонг дринк. Это запоминается.
– Такое впечатление, что в вас на минуту вселились бесы, – сорвалось у Патриарха.
– Напрасно вы так решили, – холодно парировал Главный.