Акимуды
Шрифт:
Вновь посоветовавшись, совещание приговорило Посла к публичному распятию.
– Я думаю: народ это оценит, – кивнул Главный.
Директор детсада, увидя, что кисель провалился, принес поднос с желтоватым компотом.
– Вспомним детство, – сказал Главный. – Я в детстве обожал компот из чернослива.
– И все-таки, – не сдавался Патриарх, – не рождает ли эта казнь неверные параллели?
– Не надо сравнивать разные вещи! – сказал Главный. – Не надо кощунствовать, – поморщился он и широко перекрестился, тряхнув увесистыми часами на правой руке.
– Ну, хорошо, – согласился Патриарх, однако встал и пошел с совещания на согнутых ногах.
– Стойте! – крикнул ему вслед Главный. – Я передумал!
В назначенный день на Красной площади возле Лобного места, между ГУМом и полузабытым мавзолеем, с раннего утра поставили крест. Для этого пришлось разворотить немало брусчатки. Однако вокруг креста неожиданно появился хворост и большое количество березовых дров.
Вот и гадай…
На публичную казнь пригласили множество гостей. Модные светские фотографы, обычно снимающие вечеринки, запечатлели большое количество известных лиц. На публичной казни присутствовали члены правительства, видные депутаты Думы, политические лидеры разных фракций, военноначальники, певицы разных возрастов, деятели других искусств, представители молодежных организаций. Запечатлеть казнь на картине пригласили известного портретиста реалистической школы, с длинными черными кудрями. Перед началом казни с помоста полулегендарный певец душевно спел русскую народную песню. Запустили юмориста с национальным мировоззрением, и он отметился тем, что ловко сравнил Посла с крысой. Площадь рассмеялась.
Застучали в барабаны кремлевские военные барабанщики. На Красную площадь вывели Посла. Под дробь барабанов он шел из Спасских ворот, связанный веревками по пояс. Глаза его дико сверкали. Крест снова положили на землю и стали к нему прибивать гвоздями Посла.
Поскольку в Москве казнь через распятие относится к разряду редких казней, палачами – их было трое – было допущено несколько досадных ошибок. Так, например, они никак не могли пробить гвоздем обе ноги: гвоздь оказался недостаточно длинным. Беспокойные крики Посла можно было бы прекратить, если бы вставить в рот ему какую-нибудь заглушку, но об этом не подумали…
День выдался солнечным. Весенние облачка быстро пролетали на восток по весеннему небу. Полицейский вертолет застенчиво завис где-то в стороне над Москварекой. Посла раздели до трусов. У него были, кстати сказать, черно-белые полосатые трусы модного итальянского бренда, с широкой резинкой, так что в какой-то момент мне показалось, что эта казнь в значительной степени оказывается рекламой трусов.
Мое пребывание на площади обеспечил Денис – в черных очках он стоял в ряду олигархов и выглядел вызывающе бледным. Он раздобыл мне именной пропуск, что было настоящим чудом. Платными билетами на казнь запаслись от него же Зяблик и Лизавета. Я подивился высокой цене представления. Мы стояли вместе неподалеку от креста, и когда Посла подняли вместе с крестом, мне показалось, что он нас заметил и слабо кивнул головой.
В момент поднятия креста разразились на площади аплодисменты. Простой народ был рад, что казнят подлеца. Однако неустойчивая московская погода и в этот день подвела руководство. Если сначала светило солнце, то затем неожиданно подул северный ветер, и небо нахмурилось. Из него ничего не вылилось, но стало зловеще. Это подействовало на население, тем более что было видно, как Посол страдает и мучается на кресте.
Тогда поднесли поленья и хворост – и подожгли, слегка побрызгав бензином. Вскоре запахло горелым человеческим мясом. Последний раз я нюхал его в Нью-Йорке осенью 2001 года, оказавшись там через три недели после теракта.
Главный стоял, высоко подняв сильно полысевшую голову. Все поняли, что он радеет за страну. Костер разгорался. Акимуд горел на кресте. Интересная казнь. Если правительство стояло с каменными головами, если Бенкендорф как художественная натура брезгливо щурился, словно ему самому прижгли ногу, если придворная интеллигенция и главные лица основных телеканалов и газет надели на себя непроницаемые резиновые маски, то русский народ все больше приходил в смущение. Однако настроение снова переломилось, когда на сцену перед горящим крестом вышел еще один, еще более любимый народом юморист. Юмор работал на пользу начальства. Раздались смешки, потом дружный хохот. Правительство тоже развеселилось. О горящем кресте практически забыли. И только когда Посол вдруг громко застонал, на него обратили внимание, но тут юморист отпустил по поводу стона веселую шутку – она окончательно переломила настроение народа.
– Нет такой жестокости, которая покажется народу слишком злой, – сказала Зяблик.
– Да, на этот раз народ не слишком сентиментален, – кивнула Лизавета.
– Бег времени пошел ему на пользу, – добавила Зяблик.
Раздался дикий предсмертный крик Акимуда. Главный широко перекрестился и поклонился в сторону костра.
Часть шестая
Оккупация сознания
– Жива!
Лизавета бросилась к Зяблику, обняла ее. Они нежно ощупали друг друга, поцеловались теплыми губами и убедились, что они обе живы. Слезы брызнули у сестер. Лизавета незаметно махнула привезшему нас водителю в белых перчатках:
– Можете ехать…
…Прошло уже три месяца с начала Мертвой войны. Оккупация продолжалась. Мы жили в другой жизни. Все никак не удавалось увидеться. Наконец! Лизавета встречала нас у парадного подъезда роскошного загородного дворца. До большевистской революции он принадлежал одной из самых известных фамилий России.
Брызжущая здоровьем, совсем незнакомая, волевая, Лизавета стояла на высоких каблуках в нарядном платье цвета семги, сложив руки замком внизу живота. Ее черные волосы были уложены рукою мастера. Солнце садилось, и в воздухе тянуло сентябрьской прохладной взволнованностью. Лизавета делала все возможное, чтобы мы не подумали, что она стала далекой, недостижимой. Она сначала приветливо помахала нам рукой, скорее по-английски, чем по-русски, сбежала по широким ступеням и обнялась с сестрой. Она не сжала ее в объятиях, не судорожно прижала к себе – она обняла ее сердечно и радостно.
– Жива! Наконец-то! Как я рада, что ты жива! Ну, как ты? – Нормально, – ответила Зяблик. – А ты?
– Вся в хлопотах! Вот целый месяц занималась дворцом. Ремонт! Ремонт! Ника просил привести дворец в порядок… Привет! – Она изящно подала мне руку и крепко пожала мою. – Я вас так хорошо понимаю… Столько пришлось пережить! Страну трясет до сих пор. Бедные мертвецы никак не приспособятся к жизни.
– Это точно, – вставила Зяблик.
– Все образумится… Пошли в дом! Ника ждет…