Акимуды
Шрифт:
Вот и у нас живут, как на фронте. Я стал невольно оглядываться, садясь в машину, и немедленно запираться. Я с интересом рассматриваю залетных продавцов цветов и думаю, что, если закроют вот этот цветочный рынок, будут ли они грабить. Я не нахожу ответа. Мне сказали, что даже в центре города есть страшные районы, вроде окрестностей Киевского вокзала, куда лучше не ходить. Я понял тогда на парковке, что эти парни не считают меня за человека, они презирают меня, потому что я не расстрелял их в упор, я для них ходячий бумажник. Я потерял свою толерантную невинность. Я не хочу мести, мне противно думать, что какие-то родственники бандитов будут, если тех поймают, униженно умолять меня, будут угрожать мне страшной местью. Я знаю: если в автобусе кто-то толкнул меня и наступил на ногу, я не буду в ответ толкаться – я просто другой. Но вот эти «просто другие» теряют моральную прописку в Москве, потому что все больше и больше превращаются в жертв.
Но, говоря это, мы льем воду на националистические мельницы, поддерживаем вроде бы разговор о том, что «Москва для москвичей». Нужно ли мне еще одно вооруженное нападение «кавказской наружности» или угона машины (мне, кстати, сказали, что в Москве угоняют сто машин в день – цифры растут), чтобы я окончательно определился? Конечно, дело не только в наружности. Машины часто угоняют «наши» умельцы в Ржев – техника отработана до малейших деталей. Но поиск преступников ведется «отсталыми» методами, допотопными способами – мы во всем отстали в нашей отсталой стране.
Мы заметались – у нас нет выхода. Мигранты нужны в хозяйстве Москвы. Кто будет мести наши улицы? Генерал Страх нас не спасет, но он уже поселился в нашем сознании. Нам приходится констатировать: наша крепость под названием «Москва» взята. Но нас слишком много, и нас еще не всех перебили, а некоторых даже и не испугали. Наша жизнь зависит от случая. Могли и сунуть нож в бок. Запросто. Так сказали мне доброжелательные профессионалы.
Я вернулся домой после дачи показаний в Западном округе, когда все гости уже собрались. Они сидели вокруг журнального столика в нашей розовой гостиной и дико веселились. Друзья меня встретили взрывом хохота. Я как будто живым вышел из анекдота.
– Ну что, не убили? – давился хохотом Акимуд.
– Давай выпьем! – Мне сунули стакан с виски.
– Испугался?
– Штаны порвали!
– Штаны! – грохнули гости.
– Давайте за стол! – озабоченно сказала Катя.
Она вернулась с рынка на машине случайного свидетеля и теперь боялась, как бы главное блюдо не остыло…
– Если верить словам Андре Моруа, что джентльмен – самое привлекательное в эволюции млекопитающих, – сказал Акимуд на втором званом ужине у нас дома, – то каждый мужчина должен стремиться стать джентльменом, видя в этом свой идеал и свой долг перед природой и обществом.
– А помните, – нырнул я в роль хлебосольного хозяина, – Моруа приводит слова английского джентльмена, который не любит ловить щук? Щуки податливы и отдаются крючку. Другое дело – лосось: он борется, даже когда нет никаких шансов выжить.
– Мужчина, – гаркнул Акимуд, – не будь щукой!
Я пристально посмотрел на Посла. Мне показалось, что его что-то гложет. Чтобы не быть одиноким мастурбатором джентльменской темы, я устроил домашний ужин. Я созвал умных гостей, чьим дружеским расположением я счастливо располагаю. Основы ужина Зяблик (которую некоторые наши газеты сравнивают по красоте с Жанной Д’Арк, несмотря на отсутствие четких изображений последней), а также бессменная, кулинарно активная подруга нашего дома Ланочка, ставшая к тому времени вицепрезидентом международной финансовой компании, обнаружили на Дорогомиловском рынке. У них там образовались надежные поставщики молочных поросят, бараньих ног, белорыбицы, прочей еды. Размышляя о напитках, выбор которых составляет джентльменский вызов на ужине, я решил выставить виски. Он прописан джентльмену как эликсир жизни; без него джентльмен теряет половину своих качеств. Несколько лет назад я очутился на месте производства Chivas Rigal в Шотландии и теперь всякий раз получаю удовольствие от яблочной живости моих шотландских воспоминаний. Так мужают мысли и члены.
– Ох!.. Пейте много, пейте вдоволь, одному не надо пить! – глумливо сказал Акимуд, наливая себе напиток.
Самым консервативным членом нашей беседы выступил Лядов. Застольный экспромт академика имел сословный характер и строго ограничивал человеческие возможности джентльменского набора.
– Джентльменство взрощено родовитостью и ограничено кастой, – заявил он.
Человек, по мнению академика, поднявшийся по социальной лестнице в первом поколении, не может быть джентльменом: он еще не отдышался от затяжного подъема и нервно оглядывается. Джентльмену же свойственна невозмутимость. Это определяет его знание жизни, которое со стороны парвеню кажется полным невежеством, потому что для парвеню жизнь – это борьба. А для джентльмена жизнь в основе своей – отдых, который нужно провести так, чтобы понять благодать и сладость существования. Драматические моменты неизбежны, но, чтобы они не затмили радость жизни, им надо оказывать гордое сопротивление. Слова Аристотеля о «по праву гордом человеке», венце творения, стали историческим идеалом джентльмена.
Джентльмен изначально укорачивает религиозный и военный пафос рыцарства. Он входит в противоречие с христианской доктриной смирения и послушания. Он послушен себе. Джентльмен любит женщин по-земному, не забывая, что, при своем рождении в Англии, склонялся к мысли, что женщина не отделяет добра от зла, – эта тема проскальзывает в его остротах. Джентльмен, отдавая дань страсти к женщинам, тянется за дружбой к мужчинам: возможны разные повороты событий. Джентльмен толерантен в любовных вкусах.
Со временем роль образования стала вытеснять статус родовитости, и уже автор «Робинзона Крузо» требовал признать джентльменами высокообразованных людей других сословий; тут и началась «грязь», постепенно размывшая четкий образ джентльмена.
Отвергнув идеал монашества (в Англии он никогда не был популярным), джентльмен выступил противником и другого идеала: он подрывал авторитет военного человека, идеал воина. Нет, джентльмен брался за оружие и всегда был стойким защитником отечества, не жалел жизни, но это было вынужденное геройство.
– Ты считаешь себя джентльменом? – поинтересовался я.
– Нет, – ответил Лядов. – Но мой сын мог бы стать джентльменом. Однако он почему-то решил стать фашистом…
– Разве фашист не может быть джентльменом? – удивился Акимуд. – Холеные эсэсовцы считали себя джентльменами.
– Мало ли что считали! – запротестовал Костя. – Мой сын… Он не джентльмен.
Так дело джентльменства не нашло продолжения в следующем поколении академика, и мы с разными чувствами выпили:
– За благородство!