Аккорды кукол
Шрифт:
– Магомет гуляет, а мы чем хуже?
– спросил продавец сторожа, подмигнув.
– Хочешь присоединиться? Мальчик не возражает, да?
– Давай, - кивнул подросток.
– Сейчас, только магазин обойду, - сказал сторож.
– Через полчаса.
Наконец они пришли в маленькую комнатку, где стояли промятый засаленный диван да пара стульев. Продавец-кавказец, напевая какую-то песенку, начал раздеваться.
– А ты чего стоишь?
– повернулся он к подростку.
– Любишь, когда за тобой ухаживают?
– но тут же испуганно замер: в одной руке мальчишка держал ствол, в другой - стальной
– Ложись, Сулико, и не вздумай орать - убью, - посоветовал подросток.
– А скажешь, где девчонка, будешь жить.
Продавец послушно улегся на диван, прямо со спущенными штанами. Подросток приставил нож к его паху, и кавказец смертельно перепугался.
– Отрежу, - сказал мальчишка.
– Говори.
Дуло пистолета вдавилось в горло. Лезвие полоснуло по бедру, но, хоть и было больно, продавец не закричал: побоялся, что убьют.
– Какая девчонка?
– через силу пробормотал он.
– Должен знать. Она с Магометом?
– Нет там никого, сам относил закуску.
– А где она?
– Подросток сделал ещё один надрез, ближе к члену.
– Стой, стой! Аяз говорил, кого-то в холодильной камере заперли... Может, ее?
– Так. Зачем заперли? Она жива?
– Не знаю. Ничего не знаю. Отпустишь, нет?
– Где холодильная камера?
– Тут, рядом.
– Тогда, веди. И если, Сулико, дернешься - не промажу.
– Подросток отступил на пару шагов.
– Штаны не застегивай, так пойдешь. А руки опусти.
Гера во многих фильмах видел эти сцены, слышал такие фразы и сейчас словно примеривал их на себя. Но главным героем он себя все равно почему-то не чувствовал. Как артист, который играет роль по желанию режиссера. Идет съемка, где-то затаился оператор с камерой, поодаль стоят другие артисты, массовка, просто зеваки-зрители. Кто-то из актеров уже выпал из действия, изобразил смерть, другим ещё предстоит сыграть в дальнейших сценах. Но что будет дальше - неизвестно. О том ведает лишь режиссер. Гера ощущал все это в себе, но пистолет в его руке был настоящий, и нож - тоже, и шедший впереди кавказец со спущенными штанами хоть и походил на какой-то комический персонаж, но был живой, потный, испуганно вздыхавший и косящий глазами.
Они подошли к железной двери с засовом.
– Отпирай, - приказал Гера.
Продавец открыл холодильную камеру. Там было темно. Гера подтолкнул его в спину лезвием ножа.
– Входи.
3
"Жигули" ехали по Москве. Снежана рассказывала. Но то, что она говорила, не укладывалось у Драгурова в голове. Чудовищно и мерзко. Мир состоит из грязи и лжи, каждый человек вынужден сталкиваться с тем, что противно его разуму, самой природе человеческого духа, но когда это становится обыденным и привычным, входит в порядок мироустройства, то меняется и человеческий облик, словно вырастают клыки и шерсть. Очевидно, таким оборотнеми был дед Снежаны, и Владислав теперь нисколько не жалел, что тот умер такой страшной смертью.
Брат Снежаны, которого она хотела увидеть, не был ей братом
– Но я называла его так, - продолжала она.
– Потому что и сама была ещё ребенком... Всего тринадцать лет.
– Но он был твоим сыном, - произнес Владислав.
– Да. Сыном. Я родила его. Странно, правда? Что у меня к нему были не материнские,
– Я не понимаю!
– воскликнул Драгуров, чуть не врезавшись в застывший на дороге грузовик. Он был потрясен.
– Как это могло случиться? Он тебя изнасиловал?
– Не знаю, - помолчав, ответила она.
– Скорее, загипнотизировал. Лишил воли и чувств. Я была как кукла в его руках. Надувная кукла из магазина, которой он просто воспользовался. И я ничего не понимала, ничего не чувствовала. Я даже почти ничего не помню. Он словно бы проделывал со мной свои опыты без моего участия. Подчинял меня в эти моменты полностью, отключал мой разум. Может, он ещё что-то со мной вытворял, не знаю. Родители часто уезжали в командировки. Я даже не помню, когда это началось. Не помню, когда он лишил меня невинности. Он пользовался какими-то мазями, чтобы мне не было больно, одурманивающими травами. И ещё этот его взгляд... Лишь потом, когда ко мне возвращалось сознание, я пыталась понять, что со мной было. Почему сижу в кресле и смотрю телевизор? Или иду вместе с дедом по улице? Но память всегда возвращается... Сколько бы её не затормаживать. Я начала вспоминать то, что со мной происходило в детстве, совсем недавно. Может быть, полгода назад. Но никому не говорила. Только тебе.
– Я понимаю, это не легко, - сказал Владислав.
– А что стало с мальчиком?
– Когда я забеременела, родители не на шутку перепугались. Они не догадывались и не могли понять, как такое вообще могло случиться. Святой Дух тут ни при чем. И они стали искать отца будущего ребенка, требовали от меня, чтобы я сказала им правду... Но я-то и сама не знала ее! Меня водили по врачам, но об аборте не могло быть и речи. И мне пришлось рожать. Дед изображал, что страшно озабочен, расстроен, говорил, что в его время такого не могло быть... Сейчас-то я понимаю, что он врал. Врал и, должно быть, посмеивался в душе. Если она у него была.
– Как сильно ты должны была его ненавидеть, - произнес Владислав.
– Но я даже не догадывалась. А потом я видела, как он превращается в развалину... И когда начала вспоминать все, мне стало страшно жить с ним рядом. Я думала, когда-нибудь он меня убьет.
– Но убили его самого... А сын?
– Он прожил в нашем доме всего года два. И был для меня игрушкой, поскольку какая из меня могла получиться мать. Им занимались то родители, то дед. Потом... Меня отправили в Болгарию, к родственникам, чтобы я подлечилась, а когда через полгода я вернулась, мне сказали, что он умер. Я, конечно, огорчилась, но по-моему не настолько, чтобы позабыть из-за этого все на свете. Впереди - целая жизнь, учеба, новые встречи...
– Любовь, - подсказал Владислав.
– И любовь. Вскоре я стала забывать о нем. Но полгода назад узнала, что он жив... Отец проговорился, что его отдали в детдом. Чтобы не осложнять мне жизнь. Отдали без моего согласия. Но, думаю, они бы смогли уговорить меня и так.
– Где он сейчас и что с ним, ты, конечно, не знаешь?
– Точно не знаю. Но я была в том детдоме и кое-что выяснила. Всегда остаются какие-то следы. В записях, в разговорах... На теле - тоже.
– Что ты имеешь в виду?