Аксенов
Шрифт:
Е.П.:Я думаю, что издательские люди, с которыми он имел деловые отношения, задали Иосифу Александровичу конкретный вопрос: будут ли они иметь выгоду от издания «Ожога».
А.К.:И он, как честный человек, ответил, что вряд ли будут?
Е.П.:Если бы так, но он ответил… ну… мягко говоря — некорректно. Мне рассказывал Аксенов, что Бродский охарактеризовал роман коротко и афористично — «говно», а Бродского я об этом спросить не успел во время нашего короткого общения в Лондоне в девяносто втором. Да и не стал бы я об этом спрашивать. И так ясно, что и Аксенов, и его проза, и вообще «шестидесятничество» — все это было для Бродского чужое, как советская власть.
А.К.:Интересно, какой это был год?
Е.П.:Думаю, какой-нибудь шестьдесят второй — шестьдесят третий, еще до посадки будущего нобелевского лауреата. Так вот, как ты думаешь, виноват Бродский перед Аксеновым или нет? Я думаю, по-человечески виноват.
А.К.:Я тоже думаю, что по-человечески виноват абсолютно. Хотя он сказал правду. Он, как эксперт, был точен — «Ожог» не имел в Америке коммерческого успеха. Но он мог высказаться в корректной форме. Например, сказать, что этот роман по ряду обстоятельств на американском рынке вряд ли «пойдет». Хотя… это тоже было бы нехорошо. Потому что, как сказал другой русский писатель Гоголь, «нет уз святее товарищества». Приехал на чужбину твой товарищ, близкий товарищ, а ты его главный в то время труд так обложил.
Е.П.:Возникает резонный вопрос — а близкий ли товарищ?
А.К.:Близкий. Вася сам вспоминает, как они в поздние шестидесятые, когда Иосиф уже вернулся из ссылки, вместе гуляли, то да се. Другое дело, что Иосиф Александрович никому не был особенно близким товарищем, кроме Евгения Рейна, и я еще одну такую вещь скажу: я Бродского как поэта не просто люблю, а, может быть, считаю, что был в XX веке в России всего один гениальный поэт, и звали его Иосиф Бродский.
Е.П.:Между прочим, Белла Ахатовна Ахмадулина именно так ответила Раисе Максимовне Горбачевой во время приема по случаю визита в СССР Рональда Рейгана. Та спросила Ахмадулину: «Кто ваш любимый русский поэт?» А Белла ответила: «Есть один, да вы его не знаете, он в Америке живет. Бродский его фамилия».
А.К.:Бродский — он всё, он великий. Но что касается его человеческих пристрастий, то я бы сказал, что вообще-то он имел странную тягу к плохим людям.
Е.П.:Ну, это уж совсем не наша тема. Это пускай Рейн на эту тему рассуждает. Не наш это вопрос. Это Рейн пускай подтвердит или опровергнет.
А.К.:Поэтому нет ничего удивительного в том, что гениальный Бродский сдал романтика Аксенова акулам американского издательского капитала.
Е.П.:Сдал. Его мнение было решающим, и «Ожог» перевели на английский лишь через много лет. Но бестселлером он, увы, не стал. И тут не в том даже дело, что их все это, что в «Ожоге», не касается. Их это, слава богу, и не должно касаться, у них Сталина с Лениным не было. Дело в том, что они этого не понимают. Ну… как я, например, не понимал подлинную суть романа английского писателя Джона Уэйна, где он описывает борьбу современных жителей Уэльса против англичан. То есть мне это ужасно интересно было читать, потому что я Уэйна вообще люблю, но тривиальный мещанский вопрос — и что этим из Уэльса еще надо было от «общества потребления»? — на дне подсознания время от времени возникал. Нам бы, дескать, ваши беды и проблемы.
А.К.:То, что им наши дела гулаговские неинтересны, — это однозначно можно сказать. Вот если бы Вася написал «Московскую сагу» еще доступней для них, тогда бы они его, глядишь, возлюбили. Но, увы, это было бы уже вне русскойлитературы. Вот и всё.
Е.П.:Я, кстати, замечал, что многие адепты или даже фанатики Аксенова к «Московской саге» отнеслись скверно даже еще до появления на телевизионных экранах всей страны этого самого фильма с одноименным названием. Сочли «Сагу» неким масскультом, текстом, сделанным с большими уступками западному рынку, западному читателю. Просвещенная окололитературная публика с наслаждением толковала о том, что это всего лишь заготовка для многосерийной американской «клюквы». И дождалась — «клюквы» новорусской, где вдова маршала Градова появляется на Новодевичьем кладбище в брючном костюмев 1945(!) году, Кристина Орбакайте в брючном же костюме поет во время войны перед солдатами «Тучи в голубом», около Консерватории вдруг появляется памятник Чайковскому, который будет здесь установлен лишь в 1954 году, и так далее.
А.К.:Ну, я-то как раз считаю, что это тот случай, когда автор настолько качествен и силен, что какие бы он ни делал уступки публике, он все равно остается самим собой. Книга — не фильм, она все равно замечательная, хотя, конечно, не сравнить ее ни с «Ожогом», ни с «Островом Крым», ни даже с «Новым сладостным стилем».
Е.П.:Ведь я «Московскую сагу» когда начал читать в журнале «Юность», мне вдруг стало скучно, и я чтение прекратил. А потом, когда уже отдельную книжку взял да в нее вчитался, то увидел аксеновские когти эти…
А.К.:Правильно. И вот эти самые «когти» помешали «Московской саге» стать бестселлером и вообще американским романом. Вася, к сожалению, сел между двух стульев. К сожалению. А может, и к счастью. Потому что если бы он тогда удачно сработал для американцев, он, глядишь, постепенно бы перестал быть русским писателем и превратился в американского писателя, который пишет о России.
Е.П.:Слаб человек, даже сильный человек слаб, понимаешь. Если бы у Васи был западный успех того же «Ожога», он тоже имел бы печальный шанс превратиться, как ты выразился, в «американского писателя, который пишет о России». Потому что хорошо Россию знает, владеет этим выигрышным материалом. Ушел бы наш Василий в американские писатели и больше бы никогда оттуда не возвратился. Как чех Милош Форман, который стал знаменитым, но американскимкинорежиссером.
А.К.:Пожалуй. Ну, допустим, если бы он и в этой своей ипостаси взялся бы за свои последние, условно говоря, «комсомольские романы» — «Москва Ква-Ква» и «Редкие земли», — то написал бы их куда как попроще. Был бы там правильный расклад: хорошие, добрые олигархи, плохая власть. По-простому так, для народа. А тут эта странная таинственность…
Е.П.:ТИАНственность, как он однажды где-то в тексте оговорился. Эта тианственность ему и помешала стать всемирным писателем. Может, нам назвать нашу книжку «ТИАНСТВЕННЫЙ ВАКСИ». Хотя… это непереводимо.
А.К.:А-а… Так ты, может, тоже хочешь всемирного успеха?
Е.П.:А кто ж его не хочет? Только идиоты.
А.К.:Вообше-то хорошее название «Тианственный Вакси» — ах, какое хорошее название…
Е.П.:Но мы, разумеется, струсим так книжку назвать, убоявшись обвинений в излишнем мудрствовании и «трагедии эстетизма». Вася бы не струсил. Так… Мы тему сегодняшнюю закончили?
А.К.:Нет. Вот ты мне скажи, а почемуАксенов все-таки русский, а не всемирный писатель? Ведь не потому же, что такие сложные темы выбирает? И не по стилевым особенностям его письма. Аксеновский язык не очень хорошо и легко, но все-таки переводим на чужие, в отличие от языка Андрея Платонова. Почему же он русский писатель?