Аквариум

Байер Томми

Когда я проснулась, было темно, Калима рядом не было. На кухонном столе я обнаружила его ключ на тонкой золотой цепочке и записку, написанную по-английски: „Я нужен тебе, я здесь“.

Было около трех. Я засунула руку между ног, чтобы понять, чувствую что-нибудь или нет, даже провела пальцами снизу вверх, но ничего не произошло. Не было возбуждения, не было тела. Это меня утешило. Разве можно совместить скорбь по отцу с сексуальными желаниями?

Я убедилась, что сейчас здесь был другой Калим. Калим-ангел, который оказывает мне поддержку, потому что я в этом нуждаюсь, и не создает неприемлемую

для меня ситуацию.

Порывшись в книгах отца, я остановилась на антикварном издании Рильке и просидела над ним до утра, пока снова не почувствовала усталость.

Конечно, я знала: кое-что я получу по завещанию. Отец позволял мне тратить деньги без счета, но все равно я просто онемела, узнав о размерах причитавшегося мне наследства: квартира, страховка, ценные бумаги, Тулуз-Лотрек в банковском сейфе и крупный счет в банке. „You’re a rich girl“,^[46] — сказал Эзра, с улыбкой глядя на меня. Оказывается, отец играл на бирже, о чем мне никогда не рассказывал. Имея квартиру и солидную дипломатическую пенсию, он сделал себе состояние на ценных бумагах, и теперь я могла до конца своих дней не работать.

Эзра оставил меня одну, чтобы я могла собраться с мыслями, и вернулся через несколько минут с двумя бокалами виски.

— Если потребуется совет, обращайся ко мне, — произнес он. — Я пообещал отцу заботиться о тебе.

Я попросила его взять на себя управление ценными бумагами, но он сказал, что выдающимся мастером биржевой игры из них был некий Билл, и сам он не раз получал прибыль, следуя его советам. По мнению Эзры, следовало оставить все как есть, просто каждые полгода забирать прибыль и надежно ее размещать. Так поступал мой отец, и пусть так все и останется.

— Вот еще что, — выговорил он наконец. — Непрошеный совет: не сообщай никому, каким состоянием располагаешь.

Наверное, он прочел вопрос в моем взгляде, потому что пробормотал смущенно:

— Билл намекал на какого-то молодого человека, с которым, на его взгляд, что-то неладно.

— Хорошо, — пообещала я. — Никто ничего не узнает.

Барри, я сдержала слово. Ты первый, кому я рассказываю про свои деньги. И если ты мне сделаешь предложение, я тебе откажу».

Она еще спала. Но полотенце теперь снова скрывало ее бедра. Больше всего мне хотелось перейти через улицу, подняться в «аквариум», лечь рядом с Джун и пробраться в ее сны со словами:

— Моих денег тоже хватит нам на жизнь.

Мне вдруг захотелось ее защитить. У этой одинокой парализованной девушки, чей рассказ пробудил во мне бурю эмоций, должен быть человек, на которого можно рассчитывать. Друг, брат, любовник, если угодно… Естественно, я задавался вопросом, какую роль в ее жизни секс играет теперь, когда нижняя половина тела парализована. Ведь она флиртует со мной, — значит, какие-то формы любви по-прежнему ей доступны. Но одновременно, как мне показалось, держит дистанцию, оставаясь вне зоны досягаемости. Иначе она бы уж давно сказала: приходи, мол, и прихвати свечи.

«Тулуз-Лотрек оказался небольшой картиной, написанной маслом. Эпизод скачек: три всадника и одна лошадь без седока. Я не осмелилась спросить о ее цене, испытывая

неловкость от того, что вынуждена прятать от всех в сейфе произведение искусства. Эзра предложил передать ее в дар музею „Метрополитен“, и я попросила его все устроить. Он понимал меня, поскольку и сам часто ссорился с отцом из-за картины.

Когда я вернулась домой, на ступеньках сидел Калим, он молча последовал за мной наверх. Прежде чем я успела спросить себя, закрутит ли нас прежний водоворот прямо сейчас или чуть позже, хочу я этого или нет, он, как обычно, прошел к холодильнику, отпил немного из бутылки с минеральной водой и произнес:

— Поехали со мной в Берлин.

Я ничего не ответила, и он рассказал, что танцевал там в „Немецкой опере“, после чего получил длительный контракт на текущий сезон. Он пробудет здесь всего две недели, станцует в трех последних представлениях „Синопсиса“, а потом отправится в Берлин, где уже снял комнату в общежитии, и сразу же приступит к репетициям.

— Все будет так, как ты решишь, — сказал он. — Хочешь, будем просто друзьями, хочешь — не только. Выбирать тебе.

— Не знаю, — уклончиво ответила я. — Я вообще пока не знаю, чего хочу.

— Подумай. Я тебе позвоню. — Он обнял меня на прощание и ушел.

Калим предложил мне путь к отступлению. В самом деле, что мне было делать в Нью-Йорке? Писать никому не нужные статейки? Болтать со знакомыми художниками? Мне не понадобилось много времени, чтобы понять: я хочу вернуться. Здесь я просто туристка. В Берлине же я смогу придумать, зачем мне жить, — слава Богу, вопрос, на что жить, утратил для меня актуальность. Я решила сохранить квартиру, — вдруг мне потребуется тайное пристанище или убежище в Манхэттене в случае, если опять придется спасаться бегством.

Думаю, я обманывала себя, потому что единственной причиной, которая могла вынудить меня покинуть Берлин, был сам Калим, способный причинить мне такую боль, что я просто не смогла бы оставаться в одном городе с ним. Но этот фактор я почему-то в расчет не принимала. Мы будем друзьями. И даже больше, если мне захочется.

Когда он позвонил, я ответила „да“. К тому времени я уже перевела в Германию деньги, купила билет и попрощалась с Эзрой и Джеком. Я собиралась улететь заранее, подыскать там квартиру и через две недели встретить Калима в аэропорту. Нет, я не собиралась жить с ним и даже давать ему свои ключи. И уж тем более сообщать, что у меня есть деньги. Но он будет поблизости, и когда-нибудь я пойму, что же мне все-таки от него нужно. Да и от жизни вообще.

Я прилетела в Берлин, устроилась в гостинице и стала искать подходящую квартиру. Было приятно, что не приходилось считать деньги, и поэтому маклеры относились ко мне с почтением. А я все медлила, выбирала: хотелось подобрать именно то, что нужно. А на это требуется время. Между встречами с маклерами я бродила по Берлину, как прежде по Нью-Йорку, с трудом привыкая к тому, что люди здесь гораздо менее дружелюбны, понемногу занялась своим гардеробом, поскольку большую часть прежнего оставила в Нью-Йорке, и с нетерпением ждала дня, когда Калим наконец выйдет из самолета. Да-да, с нетерпением. В моем номере повсюду стояли свечи, я купила стереомагнитофон, в ход снова пошло зеркало.