Алая Вуаль
Шрифт:
— Мы хотим обыскать ее комнаты, чтобы узнать, не оставила ли она после себя что-нибудь, что могло бы навести нас на ее убийцу. — Я внимательно слежу за лицом Гвиневры, хмурясь от того, как слегка подрагивают уголки ее губ. Ее глаза сверкают злобой, а может, и весельем; возможно, для Гвиневры это одно и то же. — Ты можешь сказать, в какую сторону нам идти?
— Конечно, могу, дорогая. Для друга все что угодно. — Она крутит это слово во рту, как варварскую штуку, и я напрягаюсь, ожидая укуса. Но вместо этого она касается пальцем кончика моего носа и указывает на камин, расположенный прямо рядом с нами. — Это ваш вход, хотя я с сожалением сообщаю
— Любая куртизанка может дать свое благословение? — спрашиваю я.
Она пожимает изящным плечиком.
— Зачарование немного затянулось, когда злая карга попыталась приспособить его к каждому камину — плюс текучка кадров, знаете ли. Это превратилось в логистический кошмар. Нет, лучше всего подошли чары «один на всех», и каждый, кто носит красный цвет, может наделить… — Она резко останавливается, поджимает губы и поспешно моргает между нами. Однако ей не нужно заканчивать мысль.
Михаль сделал это за нее.
Его взгляд опускается на мое измятое малиновое платье, и при виде этого он улыбается. Это смертоносная улыбка, победоносная, и от нее по моему позвоночнику пробегают мурашки, как от холодного пальца. Его холодный палец. Он поднимает на меня брови, но не делает ни единого движения в мою сторону. Ждет, понимаю я, ощущая знакомый прилив тепла. Оно сталкивается с холодом его взгляда, превращаясь в бурю.
Любой, кто носит красный цвет, может дать свое благословение.
Гвиневра, довольно панически насмехаясь, бросается между нами.
— Не знаю, что заставило тебя надеть такой аляповатый цвет, Селия, но он действительно не подходит…
— Прости, Гвиневра.
— Но Селия, дорогая, ты не должна…
Я обхожу ее, почти не слыша, и целеустремленно иду к Михалю. Хотя мое сердце грохочет, я его не слышу. Я не слышу ничего, кроме оглушительного рева в ушах. Ты просто смешна, твердо говорю я себе. Это всего лишь поцелуй. Это для расследования. Он по-прежнему не двигается. По-прежнему молчит. Однако его улыбка расширяется, когда кончики наших ботинок соприкасаются, когда я встаю на цыпочки, когда поднимаю лицо к нему. Никто не должен быть таким красивым вблизи. Его густые ресницы темнеют на фоне глаз, когда он опускает взгляд к моим губам.
— Я должна поцеловать тебя, — шепчу я.
Он снова с удивительной нежностью заправляет прядь волос мне за ухо.
— Я знаю.
Однако он не собирается делать это для меня. Он не может. А если я буду ждать еще дольше, у меня сдадут нервы — или, что еще хуже, Гвиневра утащит меня за волосы, и мы никогда не узнаем, что скрывается в покоях Бабетты. Это для расследования, в отчаянии повторяю я и, прежде чем успеваю передумать, прижимаюсь губами к его губам.
Секунду он не двигается. Не двигаюсь и я. Мы просто стоим так, его рука все еще сжимает мою щеку, пока унижение не разгорается в моем животе. Хотя мой опыт невелик, я уже целовалась с одним или двумя мужчинами, и я знаю, что это не должно быть таким скованным и неловким и…
Я пытаюсь отстраниться, щеки горят, но его свободная рука стремительно поднимается и захватывает мою талию, притягивая меня к себе. Когда я испуганно вздыхаю, его рука скользит по моим волосам, и он наклоняет мое лицо назад, чтобы углубить поцелуй. Мой рот инстинктивно раскрывается в ответ, и в тот момент, когда наши языки соприкасаются, внутри меня разгорается глубокий и мощный жар — медленнее, чем раньше, но сильнее, всепоглощающий.
Снова задыхаясь, я отрываю губы и в шоке смотрю на него. Он не отпускает меня, а смотрит прямо в ответ в течение одного удара сердца. Два. Комната исчезает, даже когда Гвиневра возмущенно шипит позади нас, и остаемся только мы с Михалем. Его руки бесконечно крепко сжимают мою талию. Так близко я должна чувствовать биение его сердца, должна видеть румянец на его щеках, но, конечно, он остается таким же бледным и странным, как всегда. Ни одного лишнего волоска. Наконец, слегка насмешливо улыбнувшись, он проводит большим пальцем по моей щеке и говорит:
— Никто не будет разочарован, Селия.
Не говоря больше ни слова и не оглядываясь, он уходит в камин без меня.
Глава 35
Заклинание Воскрешения Мертвых
Я подношу дрожащие пальцы к губам, когда он уходит. Они все еще холодные. Они болят и покалывают. Выдохнув, я открываю рот, чтобы сказать что-то Гвиневре, но потом снова закрываю его и качаю головой.
— Не совсем то, что ты ожидала? — Гвин усмехается, но в ее глазах светится не тоска, а, пожалуй, грусть, когда она тоже смотрит, как Михаль исчезает в пламени. — С ним такого не бывает. Другие часто жалеют меня — я знаю, что жалеют, — добавляет она, словно ожидая, что я ей возражу, — но на самом деле они должны думать не обо мне. А о нем. — Она вздыхает и укладывает свои локоны серебристым каскадом по плечам. — Я часто и глубоко любила на протяжении всей своей жизни, но Михаль… Я знаю его очень давно, херувим, и его сердце — если оно у него есть — бьется иначе, чем твое и мое. Бывали моменты, когда я сомневалась, бьется ли оно вообще.
— Он любит свою сестру. — Мой голос звучит выше, чем обычно. — Своих кузенов.
Она с отвращением машет рукой.
— Далекая, вечная любовь. Любовь опекуна. Патриарха. — Она снова вздергивает узкую бровь и смотрит на меня презрительным взглядом. — Это та любовь, которую ты желаешь? Любовь, которая превращает тебя в лед, а не в пламя?
Я снова открываю рот, чтобы возразить, и снова закрываю его, не находя слов. Потому что не было ничего ледяного в том, как он поцеловал меня сейчас. Ничего ледяного не было и в том, как он прикасался ко мне в яме, и в реакции моего тела.
Никто не будет разочарован, Селия.
Убрав руку с губ, я шагнула к очагу, не решаясь. Потому что, если я буду колебаться, я могу повернуться и убежать — от Les Abysses и этой ужасной ситуации, да, но также и от Михаля. Это бушующее чувство вины в моем животе.
— Конечно, — говорит Гвиневра медленно, злобно, словно пытаясь присыпать рану солью, — Михаль никогда не смотрел на меня так, как смотрит на тебя.
— Прощай, Гвиневра. — Пламя щекочет мою кожу, безвредное и приятно теплое, когда я поворачиваюсь и делаю прощальный реверанс. Я еще не знаю, очень ли мне нравится Гвиневра, но она нечаянно помогла нам; когда-нибудь, возможно, мы действительно назовем друг друга друзьями. Часть меня надеется на это. — Спасибо за помощь.